Банда гиньолей
Шрифт:
— А, слезы высохли! — хохочу я. — Злись, злюка, злись, за злыдню держись!
Но и это не рассмешило его.
— Повтори! Ну-ка повтори! Я ни от чего не отступился! Ты лжешь, подлец!
Он в совершенном исступлении.
— Ваша «Вега», сударь, это совершенная туфта! И ваше китайское платье, и ваш гавот, и ваш вынюхивающий нос! Вы такой же лама, как я папа римский!.. Да… да… да! Вы обыкновенный жулик! И вы не провели меня своей путаницей, путаник! Поищите поглупее себя!
Я нанес ему болезненный удар. Глаза у него помертвели. Попал в жулики!
— Вы гибнете, молодой человек! Вы гибнете! Такое поношение! Я стараюсь слушать вас, но вы мелете такой вздор! У вас больное тело. Вас могли бы извинить ваши увечья, но и дух ваш совершенно нездоров! Только недуг гнездится еще глубже: у вас сердце неправильное!
Я
— Ах, неправильное? Неправильное? Возьмите назад свои слова, иначе я за себя не отвечаю! Вот этим горшком запущу вам в рожу!
Я не я буду, если не трахну его по башке ночным судном!
— Жалкий трус!.. Тыловая крыса!.. Очковтиратель!..
Он метнулся к напольным часам и схватил их, готовясь защищаться:
— Только попробуй!..
Он держал часы над собой на вытянутых руках… Двадцать минут четвертого… Сейчас швырнет… Я быстро уклонился. Трах! Прямо в зеркало. Брызнул дождь мелких осколков. Он стоял, повесив руки, и ухмылялся.
— Ах, ты, гадина!
Я бросился на него и схватил за горло.
— Сволочь! Сволочь! Ты мне за все заплатишь!..
Он истошно орал, я стискивал ему глотку. Он ревел белугой. Я придавил его коленями, он вскидывался, подбрасывая меня.
— Ори, ори, гад ползучий! Все равно никого в доме нет! В дверь постучали, окликнули:
— Please!.. Please!.. Вирджиния!..
Она вошла, одетая в пеньюар.
— Вот, взгляните! — подозвал я ее.
Мне нечего было добавить. На того, кого я подмял под себя, страшно было смотреть. Ударами локтя здоровой руки я окончательно разбил ему лицо: подсохшие кровоподтеки под глазами полопались, потекла кровь, залила весь ковер. Мы обтирали ему лицо салфетками.
Четыре часа утра… Вирджиния спустилась в буфетную сварить нам кофе.
Состен стонал, его рвало: я здорово намял ему живот, а у меня все кружилась и кружилась голова: хватил он меня по ней.
Наконец мы улеглись в постели. Когда Вирджиния поднялась к нам из кухни, я попросил у нее прощения. Он сказала в сердцах: — Sleep! Sleep! You are no good!
Хотел пожать руку Состену, но он уже храпел спал мертвецким сном. Думаю, он здорово на меня обиделся. О полковнике ни слуху ни духу.
Полковник не возвращался — факт непреложный. Минул день, другой… Глухо… Разговоров о нем избегали, неудобно было при Вирджинии… Наверное, она тревожилась — ведь он был ее дядей, единственным родственником. Хоть и мерзкий субъект, а все же какая-то опора…
Я заглядывал в «Миррор» и «Дейли Мейл», главным образом в раздел «Личное»… Ни единого намека… Событие из ряда вон выходящее. Слугам ничего не было известно. Похоже, нечто подобное случалось с ним и раньше… так же внезапно пропадал из дома. В последний раз — в 1908 году… Дворецкий Шрим припомнил, что в 1905 году он тоже внезапно исчез, не известив ни его, ни кого бы то ни было, и пропадал целых два месяца. Взял и испарился!.. Так никогда и не узнали, что за причина была и что он делал в городе. Вернулся однажды вечером, весь в грязи, обовшивевший, в изорванных брюках… Шрим лично укладывал его в постель. Полковник отсыпался целых три дня, а затем, как ни в чем не бывало, вернулся к заведенному укладу жизни. Никто не задавал ему вопросов… Вероятно, и сейчас произошло нечто подобное. Может быть, вернется через два-три месяца, а может быть, через два-три дня! Как знать, вдруг снова поступил на военную службу, нанялся в «Royal Engineer Pioneers? Глядишь, пришлет письмецо с фронта! Может быть, дохнуло на него тем ветром, что веял над Каскадовой сутенерской братией — ветром геройства? Вернется, едри вас, когда пожелает! Никаких распоряжений он не оставил. Поставщики продолжали тем не менее доставлять товар, получая плату с его банковского счета.
Вирджиния чувствовала себя несколько лучше, но быстро уставала: чуть что — и уже бледнела. Беременность не пошла ей в прок. Начались нелады с почками. Это при ее необыкновенной подвижности! Шаловливая, прыгучая девчонка… Я оказывал ей всевозможные знаки внимания. Спускались с ней в сад поиграть с пташками… Они узнавали ее, особенно зяблики. Прилетали поклевать корма с ее ладони, с живейшим любопытством посматривая на нее круглыми глазками. Нет создания более милого, чем пичужка. Этот смешной шарик пускается на
— Rains, dear!
Начинался дождь, надо было возвращаться… Она что-то покашливала, а была вроде здоровой девочкой крепкого сложения, мускулистой, живой в движениях — словом, хоть куда…
Ладно, вернулись… Я позвонил в несколько мест: хотелось все-таки знать, куда запропастился этот обалдуй, где отсиживался? В баре «Джелликотт»? Там были особые барменши маркитантского пошиба, подсаживавшиеся к старичкам и заводившие с ними похабные разговоры… Вполне во вкусе этого психа. Старые хрычи из армейских офицеров того же покроя действительно собирались там за покерным столом… В «Скуэдрон клаб»? Именно туда пересылали адресованные ему письма, туда же Шрим привозил его чемодан в те вечера, когда он отправлялся в театр и не приезжал ночевать. Но и там его тоже не видели… «Не знаю уж, что замышляется, — подумал я, — но наверняка что-то скверное». Состену же все было ясно, он не ломал себе голову и не собирался что-либо предпринимать. Он ждал исполнения пророчества, когда за нами придут фараоны, обутые в сапоги. Насчет сапог он держал пари при челяди: у него не было ни малейших сомнений.
У Вирджинии вызывали смех его шальные выходки, беспрестанные причитания «ох-хо-хо!» по всяким пустякам, исторгаемые им вздохи… Когда он начинал частить, она просила повторить:
— Say it again, captain!
Она произвела его в капитаны, а ему хотелось учить английский, хотелось пойти дальше «th» и «than», хоть кровь из носу!
— Я немедленно дам вам урок при условии, что вы прямо сейчас наденете свое платье и станцуете для нас, как в тот день!
Пусть повторит то, что делал на Пикадилли… но именно этого он и не желал более! Никаких Пикадилли, вообще ничего!.. Чародейный настрой оставил его, а пляска Гоа и сражение настолько изнурили, что он даже представить не мог, когда вновь ощутит в себе таинственные токи. После корриды с фараонами в нем настолько ослабел заряд четвертой степени, что находился, без преувеличения, на нуле и, вероятно, на нем же и останется в ближайшие годы, и все это, само собою разумеется, по моей вине. Если бы я стучал, как положено, по блюдечку, если бы не пустил насмарку наш уговор и т. д. и т. п. Он долбил и долбил меня: мол, напрасно я надеялся отвертеться… противогазами… все равно, мол, придется заниматься, а ему возобновить испытания… Только пропало у него всякое желание! Из-за меня он упустил свой шанс!.. Если бы на Пикадилли я стучал палочками в точности, как договаривались, в ритме «так-так… так-к-к-так-к-к», все кончилось бы превосходно, великое чудо свершилось бы… Жажда величия вновь овладевала им. Я отмалчивался… А, мелочные придирки… предвзятость… Меня пугало будущее… Забот — невпроворот! «Что же поделаешь, назад хода нет, — размышлял я. — Будь что будет! А пока есть койка, жратва и тепло… Какие беды ни грозили бы нам, какой смысл дергаться? Чудесное избавление — в том, чтобы мы с Вирджинией никогда, ни на минуту не расставались, чтобы всегда были вместе и в счастье и в горе, чтобы так было всю жизнь…»
В каком-то смысле я набирался мудрости, во всяком случае, в области чувств… Но вот возникли угрозы, всяческие осложнения, а ведь не все можно уладить одними чувствами… Мы с Состеном обдумывали создавшееся положение, обсуждали его уже вполне доброжелательно…
«Дринь-нь-нь!»… Телефон!..
— Алло, слушаю!..
— Это из собора святого Павла!
Вот тебе раз!..
— Как вы сказали?
Естественное удивление…
— Позовите к телефону господина Состена! Есть разговор…
Довольно нелюбезный голос…