Бандиты. Красные и Белые
Шрифт:
Богдану заранее было смешно, как Ночков будет объяснять белым, что он — не Чепай. Из всех документов — только усы!
Лошадку Перетрусов решил приберечь: кто знает, вдруг придется стрекача давать. Без талисмана он чувствовал себя голым и беззащитным. Ведь любой, даже самый плюгавый и неопытный сосунок с трехлинейкой или наганом мог отправить Богдана на тот свет, но отчего-то страшно все равно не было. Возможно, потому, что у Перетрусова появились кое-какие планы на жизнь.
— Стой, стрелять буду! — окликнул Богдана мужской голос.
— Тпру! — Перетрусов остановил лошадь и завертел головой: откуда окликнули?
Мужик, одетый так бедно, что Богдану захотелось плакать, стоял посреди степи и целился в Перетрусова из какой-то палки.
— Ты чего, дядя? — удивился Богдан.
— Стой, стрелять буду!
— Так у тебя же палка в руках, дурила!
— Раз в год и палка стреляет, а ты стой, где стоишь. Чего надо?!
— Мне чего надо?! Да я тебя сейчас!
— Стой, где стоишь, стрелять буду!
Мужик явно рехнулся. Богдан неспешно подъехал к нему.
— Бдыщь! Бдыщь! — несколько раз крикнул мужик, бросил палку и припустил прочь.
— Стой, дурила! Стой!
Богдан легко догнал бродягу и ухватил его за шею, тощую, как у куренка.
— Стой, говорю, не обижу!
Мужик послушно остановился.
— Куда идешь? — спросил Богдан и протянул бродяге спертый в лазарете ржаной сухарь.
Бродяга вгрызся в сухарь, будто ничего слаще в жизни не видел, и принялся мусолить.
— Идешь куда, спрашиваю? — прикрикнул Богдан.
— К Ленину иду, жаловаться.
— Чего? — округлил глаза бандит.
— К Ленину иду, жаловаться, — повторил сумасшедший. — Пускай мне новое хозяйство выдаст. И жену. И сына. Жаловаться иду, говорю.
— Ну, иди, иди, — согласился Богдан и слегка пришпорил кобылу.
Через минуту сзади опять раздалось:
— Стой, стрелять буду!
— Вот настырный, — усмехнулся Богдан.
— Стой! Бдыщь! Стрелять буду! Бдыщь!
Богдан оглянулся через плечо. Мужик бежал,
ковыляя, умудряясь стрелять на ходу одной рукой, другой держа во рту сухарь.
— Бдыщь! Падай, ты убит! Падай! Дальше я поеду!
Богдан остановил лошадь. Как ни странно, а этот мужик вполне мог пригодиться.
— Падай! Падай! Бдыщь!
Богдан спрыгнул с лошади.
Мужичонка, пока догнал его, весь выдохся, дышал с присвистом, и слов, которые он говорил, было почти не разобрать.
— Вот что, мужик, — сказал ему Богдан. — Я как раз в Москву сейчас. Садись, подвезу до Ленина.
С этими словами он взгромоздил мужика вместо себя на лошадь, словно ребенка маленького. Сумасшедший сразу без сил повалился на куль с «Чепаевым», и тот снова замычал.
— Спокойно, Василий Иванович, — сказал Богдан. — Кремль уже близко.
На горизонте показались крыши старых амбаров.
Голова Богдана буквально раскалывалась. Оттого ли, что не было больше петуха, или от извести, но ломота в висках настолько измучила, что впору
было сдаться белым и рассказать им, что он в последние несколько месяцев творил с их братом.
Впрочем, и рассказывать не придется. Богдан имени своего не скрывал и всем охотно его сообщал.
Ничего. Ждать осталось немного — только ночь продержаться.
Казаки
За день казаки захватили несколько подвод, два патруля и трех дезертиров. Все говорили одно и то же: Чепай послал большевиков подальше и собирается идти на Украину. Полковника Бородина эта новость ничуть не удивила.
— Чепаевцы всегда были дикой бандой, — сказал он. — Большевики хоть и хамы, но преследуют определенную цель, насаждают извращенный, но порядок и требуют дисциплины. Чепаеву дисциплина чужда. Вот он и нашел себе компанию. Жаль, что ночью его вольнице придет конец. Крайне любопытно было бы узнать, как он собирался пересечь пол-России, оказавшись вне закона, да еще и со своей ордой.
Большинство задержанных были жалкими ничтожными людишками, обмочившими штаны, едва заметив казачий разъезд. Все задирали руки вверх, умоляли не убивать, обещали рассказать все-все и безропотно умирали. Из-за жесткой экономии боеприпасов их кололи штыками.
Однако под конец дня жизнь вдруг закипела.
С наступлением темноты подхорунжему Бело- ножкину доложили, что два странных человека привезли Чепаева и хотят награду.
Белоножкин был чрезвычайно хладнокровным казаком. Несмотря на невысокое звание, должность его в походе была второй после полковника; должность выборная, что многое говорило о подхорунжем.
— Нас обнаружили? — уточнил он у рапортующего.
Казак почесал голову.
— Наверное, нет, — сказал он.
— Как же нас нашли?
— Они, ваше благородие, точно знали, где мы есть.
— Ну, пойдем, посмотрим, что там за Чепаева привезли.
Задержанные оказались колоритной компанией. Убогий мужичок, явно скорбный умом; молоденький красноармеец с большими ясными глазами и милым детским лицом и связанный по рукам и ногам мужчина, ухоженный, с бравыми фельдфебельскими усами, лежащий без чувств у красноармейца в ногах.
Скорбный умом мужичок держал на вытянутых руках обломок оглобли. К оглобле на манер белого флага был привязан грязный медицинский халат.
— Ведите меня к Ленину, — сказал он неожиданно.
— Чего? — растерялись казаки.
— К Ленину меня ведите, говорю!
— Зачем тебе Ленин, милый? — невозмутимо поинтересовался подхорунжий.
— Умом он тронулся, ваше благородие, — заступился за умалишенного красноармеец. — Отпустили бы вы его, не со мной он.
— А ты кто таков?