Бархатный дьявол
Шрифт:
— Так что измени это, — говорит она, как будто это самый простой выбор в мире. — Ты можешь уйти от всего этого. Тебе не обязательно быть доном Братвы. Ты не должен жить своей жизнью, основанной на мести.
Я качаю головой. — Ты не знаешь, о чем спрашиваешь. Думаешь, мне стоит оставить Максима на произвол судьбы? Отменить розыск и позволить ему делать все, что он хочет, без последствий?
— Да, — горячо говорит она. — Да, именно это, я думаю, тебе следует сделать.
Она протягивает руку и берет меня обеими
— Тебе не обязательно быть таким, как твой отец, Исаак. Я знаю, что быть безжалостным и неумолимым доном тебя учили быть. Но… теперь ты сам себе мужчина. Ты можешь выбрать быть другим.
Она просит меня быть кем-то другим. Кто-то другой. Она хочет, чтобы я превратился в одного из героев книг, которые она постоянно читает.
И чего я ожидаю? Она не из моего мира. Она не понимает, что значит быть Братвой. Как она может? То, что мы хотим, находится на расстоянии световых лет.
Она хочет тишины и покоя. Ей нужна предсказуемость обыденного. Ей хочется скучно и стабильно. Она хочет читать книги, удержаться на хорошей работе и воссоединиться со своей сестрой.
Мне? Я хочу крови своих врагов. Меньшего не хватит.
— А что, если я не другой? — бесстрастно спрашиваю я.
— Ты не твой отец.
— Вот именно, — рычу я. — Я мой отец. Он не был любящим, добрым или понимающим. Он не был сострадательным или терпеливым. Но он научил меня быть сильным. Быть под контролем.
— Ты знаешь, что такое контроль? — говорит Камила ужесточенным тоном. Ты никогда не знаешь, есть ли люди в твоей жизни, потому что они хотят быть, или потому, что они вынуждены быть.
— Это не сказка, маленькая девочка, — рычу я. — Это не гребаная книга. Реальная жизнь — это совсем другой зверь. И мне плевать на то, что хотят другие люди. Их желания, их мнения, их мысли ничего не значат для меня.
— Включая мою?
— В том числе и твою, — тут же рявкаю я, не оставляя ни секунды тишины между вопросом и ответом.
Она отступает назад, как будто я ударил ее. Ее глаза полны боли, когда она пытается понять, кто я. С тем, что она значит для меня. Или, точнее, то, что она не имеет в виду.
— Ты никогда не отпустишь меня, да?
— Так ты хочешь вернуться к нему? Я усмехаюсь. — Нет.
Ее глаза затуманиваются. — Ты действительно думаешь, что я сделаю это, если получу обратно свою свободу? Думаешь, я побегу обратно к Максиму?
— Ну, ты просто защищала меня, чтобы я отказался от своих планов, где бы это ни было, — указываю я. — Это верный жест. Я мог бы даже зайти так далеко, чтобы сказать, что это любящий жест.
Гнев и боль горят в ее глазах, и впервые я вижу искру ненависти, вспыхивающую на ее лице. Она похожа на потерянную и сломанную сирену, которую довели до края.
— Ублюдок, — кипит она. Я впечатлен тем, что ее голос не дрожит. Даже не
— Всего? — Я жестоко смеюсь, исключительно для того, чтобы покрутить нож посильнее. — Это было всего лишь несколько бессмысленных трахов, Камила.
Ее челюсть отвисает, щеки краснеют, нижняя губа дрожит. Этот жест настолько невинен, настолько честен, что он застает меня врасплох.
— Тебе, может быть, — наконец говорит она, не предлагая больше ничего.
Она поворачивается и идет к старинному столу, на который положила свои книги.
Она поднимает их одну за другой медленными, отрывистыми движениями.
Я хочу остановить ее. Позовать ее. Сказать ей, что я не привык отступать или сдаваться. Я привык бороться. Это единственная причина, по которой я не могу остановить свою погоню за Максимом. Вот почему я не могу успокоиться, пока не узнаю, что мой кузен больше не представляет угрозы.
Я больше сын своего отца, чем когда-либо хотел признать.
Но теперь я столкнулся с вопиющей правдой. Я стал человеком, которого презирал, потому что это то, что нужно для успешного управления Братвой.
Это причина того, что мой дядя потерпел неудачу. Он был добрее, возможно, даже лучше. Но он был слаб, а слабости нельзя допустить в этой жизни. Его надо гасить раньше, как это сделал Яков Воробьев.
Собрав все свои книги в руках, она оборачивается и смотрит на меня через плечо. Она хотела что-то сказать, но в последнюю секунду передумала.
Ее зеленые глаза покраснели от разочарования. Безнадежность сменила волнение, которое процветало в прошлые дни.
Все прошло.
Может быть, это и к лучшему.
38
КАМИЛА
Обратный рейс в Лондон совсем не похож на тот, которым мы летели в Шотландию.
Во-первых, Исаак и я не разговариваем. Он сидит с правой стороны частного самолета, потягивая стакан виски с задумчивым выражением лица, а я предпочитаю держаться от него как можно дальше.
Атмосфера напряженная, пронизанная жаром битвы, которая так и не достигла своего полного потенциала. Каждые несколько секунд я думаю о еще одном ответном ударе, который могла бы нанести ему, и проклинаю собственную неспособность нанести удар, когда возможность появляется прямо передо мной.
Единственное, что не изменилось в полете, так это стюардесса, длинноногая блондинка с глазами на Исаака. Она вращается вокруг его пространства, как будто не может держаться подальше.
И на этот раз ей вовсе не нужно притворяться, что я ей интересна, потому что ясно, что Исаак не собирается ее на это звать.