Барокко
Шрифт:
– Дальним родственником - чего?
– Что?
– Родственником его тела или родственником души?
Следователи снова сидели за одним столом, с одинаковыми - словно были частью обмундирования - нахмуренными лбами, и было уже неясно, кто из них только что стоял у окна, разглядывая каменную кожу города, а кто в это время крутил в пальцах фотографию.
– Мы ищем гражданина нашего города, - сказал наконец один из них.
– И для нас неважно, было ли у него тело, была ли душа. Главное, что у него были родственники! При этом
– Да, он жил совершенно один, без собаки, которой у него не было, и без родственников, которые у него были. Я, например, уже начинаю подозревать его самого...
– В чем? В том, что он сам потерял себя в городе?
– Не обязательно себя терять в прямом смысле. Можно просто... уехать.
Тяжелая пауза.
– Куда уехать?
– сказал один из следователей, исполнив бровями танец удивления.
– Куда можно уехать из нашего города?
– В Париж, - ответил следователь, брякнув первое попавшееся слово из школьного курса географии для будущих следователей.
– Но у него же там нет родственников...- страшным шепотом откликнулся другой.
– И вообще, зачем ездить в Париж? Что есть в Париже, чего нельзя найти у нас?
– И притом дешевле и лучшего качества...
– Гораздо дешевле и гораздо лучшего качества!
И замолчали - не веря ни слову, ни даже букве, сказанной друг другом.
Единственное, в чем они были согласны, - это то, что из города нельзя уехать.
Никто и не пытался уехать. Те, кому удавалось здесь родиться, буквально с младенчества начинали ценить этот свалившийся на них лотерейный билет. И умереть хотели тоже здесь. Хотя с этим делом не спешили, будучи страстными поклонниками гантелей, утренних пробежек по проспекту Трех Граций и вегетарианских пиров.
– Помните, три года назад пропал... как его?
– Да, три года назад... И тоже не могли найти.
– Ага, так и не смогли. Фамилию не помню.
– Фамилии не было. Фамилия пропала вместе с ним.
– Да, поэтому и не смогли найти.
Следователи посмотрели друг на друга и заработали костяшками пальцев по столу.
– Интересно, кто будет... следующий...
При слове "следующий" дверь неожиданно ожила и стала не очень уверенно открываться. Следователи увидели высокого человека в плаще, широкополой шляпе и с рыжей бородкой.
Застряв на пороге, мужчина тщательно облизал кабинет своими маленькими невеселыми глазами.
– Вы кто?
– спросили его из-за стола.
– Я?
– удивился человек, продолжая взглядом экскурсию по кабинету.
–
Я - следующий.
– Тогда заходите.
– Ему указали на стул, который был такой же желтый, как и стол, и такой же исцарапанный неумолимым временем.
Человек отлепился от порога и вошел, загребая длинными слабыми руками. Опустился на стул, ссутулившись и продолжая ощупывать воздух перед собой маленькими непоседливыми глазами.
– Почему вы не вошли сразу?
– спросил
– Мы уже пять минут ждем, когда вы зайдете.
– Сразу надо входить, - заметил другой Номер Один.
Следователи посмотрели друг на друга. Взаимные подозрения, на какое-то время отхлынувшие, снова сообщили о себе покалыванием в правом боку...
– Правда?
– удивился человек на стуле.
– Меня звали? И я не пришел?
Голос у него был сухой и тонкий; не человек говорит, а комар в обличье человека.
– Я задремал, - продолжал он.
– Виновата ваша кушетка в коридоре - слишком уж уютная. Вот с ней и надо разбираться, а я только стал жертвой ее уюта.
И засмеялся, прикрывая ладонью рот, в котором было явно небогато с зубами.
– Мы вас позвали не для того, чтобы вы нам про кушетку сказки рассказывали, - сказал один из следователей.
– Про кушетку мы и сами всё знаем, - вставил другой и зачем-то пнул первого под столом.
Тот ойкнул и быстро сделал запись в своей тетрадочке. Оба следователя снова посмотрели на все еще посмеивающегося незнакомца и сказали липкими от вежливости голосами:
– Не могли бы вы назвать ваши имя и фамилию...
Человек вздрогнул:
– Нет, нет, извините... Не могу я вам назвать их, не могу...
Смех куда-то ушел из него; теперь в маленьких глазах совершенно отчетливо горел страх. Впрочем, даже когда он смеялся, до глаз этот смех не доходил. Глаза вообще не реагировали на то, что вытворяли губы, плечи, пальцы, и жили собственной жизнью.
Как ни странно, следователи на отказ назвать имя ответили вяло, без стука кулаком и других штрафных санкций.
– Хорошо, - сказали они.
– Скажите просто, как вас называть.
– Да-да, конечно...
– закивал посетитель, отчего широкополая шляпа потеряла равновесие и съехала.
– Но только можно чем-нибудь сначала занавесить вот это окно?
– Окно? Вам мешает яркий свет? Но у нас нечем занавешивать... У вас слезятся глаза? А если вы отвернетесь от окна - просто у нас нет никакой занавески...
– Нет занавески?
– вскочил с желтого стула незнакомец.
– Как же... Ну хорошо, мы сделаем так...
И, сорвав с себя, как собственную тень, серый плащ, набросил его на окно. Кабинет потемнел. Прозвучал - уже спокойный, хотя все такой же сухой и тонкий голос:
– Так лучше. Фамилия моя - Калиниченко.
Странная, подозрительная фамилия была записана, причем один из следователей по ошибке внес ее в тетрадку для учета пинков.
– Кем вы, господин Калиниченко, приходитесь господину...
– Никем, абсолютно никем, - заулыбался Калиниченко.
После того как окно оказалось занавешено, посетитель стал держаться развязно, хотя временами озирался и напоминал человека, только что очнувшегося от мучительного, как изжога, сна.
– Никем?
– переспросили его Номера Один.
– Неужели совершенно никем?..