Барокко
Шрифт:
Дверца наконец открылась, и Калиниченко, придерживая шляпу, вынырнул из машины. Следователи курили рядом, разглядывали мертвую стену, вечерний воздух и гравий в зубочистках опавшей хвои.
– Непрезентабельное место, - сказал следователь, стоявший ближе к Калиниченко.
Второй кивнул и, затушив сигарету о подвернувшийся сосновый ствол, направился к двери в стене. Поискал в ней звонок или другую примету цивилизации.
– Стучите, - шепотом посоветовал Калиниченко и сам же постучал.
Изнутри плаксиво закудахтали куры.
Дверь молчала.
Грязно-рыжее пятно вечернего солнца проступило на двери. И исчезло, словно выведенное кислотой.
Следователи переглянулись и заработали кулаками.
– Сейчас, сейчас!
– крикнули за дверью.
В проеме стоял низкорослый солдат с автоматом и плоскими сонными глазами. Прочитав вверх ногами удостоверения, умиротворенно покачал головой:
– Не положено.
От него пахло курятником.
Следователи, привыкшие, что их удостоверения вызывают только восторг и преклонение, удивленно переглянулись:
– Почему не положено?
– Не знаю, - потупился солдат.
– Раз не положено, значит, почему-то не положено.
– А кому - положено?
– начали закипать следователи.
– Не знаю, - зевнул солдат, прикрыв рот прикладом автомата.
– Раз вам не положено, значит, кому-то, наоборот, - положено...
– Ты понимаешь, кто перед тобой!
– закричал Калиниченко, приведя лицо в боевую готовность, отчего оно стало еще более смешным.
– Не знаю, кто передо мной. Меня сюда поставили, чтобы не пускал... А если бы надо было, чтобы пускать, то, наверное, не меня бы ставили, а девушку какую-нибудь с цветами и музыкой...
И собрался уходить.
– Мы разыскиваем человека, - хрипло сказали следователи.
– Человека?
– Глаза солдата на секунду проснулись... и снова наполнились сном.
– Человека мы здесь уже давно не встречали.
– Вам не знаком вот этот?..
Солдат повертел фотографию. Черноволосый молодой человек с глубокими складками вокруг губ ему ничего не говорил. Но с лица солдата уже стекли невидимые остатки сна, оно стало задумчивым.
– Уходите, - пробормотал он, возвращая фотографию.
– А не то буду вынужден...
– Робко покосился на свой автомат.
– А он у тебя, кажется, не заряжен, - усмехнулся вдруг один из следователей.
– Вот именно, - добавил второй.
И надвинулись...
– А на то, что он вообще не металлический, - вдруг вскричал солдат, - а выпилен из дерева моим дедом-золотые руки, - вы не обратили внимания? Вот, потрогайте, вот какая работа! Потрогайте, не стесняйтесь! Кто сейчас такое мастерство покажет? И полное чувство, что настоящее орудие...
– Да, - восхищались следователи, ощупывая бутафорский автомат, - произведение искусства...
Даже Калиниченко снял свои зеленые очки и пожал солдату руку.
– Ну так мы зайдем, - сказали следователи.
– Заходите, проходите, - суетился солдат.
– Я сразу, как вас увидел, понял, что мы - родственники; я потом вам свое деревце фамильное покажу... Только на озеро не провожу, нельзя мне по здоровью на это озеро! А так... Чувствуйте себя как... в общем, как хотите, так себя и чувствуйте! Сейчас только сбегаю, скажу своей пастушке, чтобы все организовала... Кларисса!
Бросился в глубь двора; зашумели куры.
– Кларисса! Вставай, у нас гости! Ты же давно хотела гостей... Вставай, сообрази что-нибудь в погребе.
– Барокко...
– прошептал Калиниченко вслед растворившемуся в соснах солдату.
Озеро выкатилось на них, синее и неожиданное.
Оно холодновато горело между стволами сосен и било наотмашь такой тишиной, что троица остановилась. Правильнее сказать, замерла.
– Как долго я шел к нему, - заламывал руки Калиниченко.
– Единственное озеро... единственное зеркало!
Оно действительно было зеркалом.
Небольшое, почти аккуратный овал.
– Да-а, - курили следователи, - не так далеко от центра, а бывать не доводилось.
Этот факт почему-то вызвал у них знакомое покалывание в боку... Следователи сощурились и стряхнули пепел друг на друга. Извинившись сквозь зубы, двинулись дальше.
Еще несколько шагов, и между ними и озером не осталось больше ничего.
И они увидели город.
Он возник так же без предупреждений, как и само озеро. На противоположном берегу, за жиденьким лесопарком. Вечернее солнце осыпало огнем знакомые колокольни, башни, двускатные крыши, ржавые купола турецких бань... Можно было даже разглядеть строительные леса на башне Святого Фомы - надвигался праздник, и с башней было решено что-то сделать, хотя и не решено - что...
Город был, что называется, как на ладони. И этой ладонью было озеро.
И это было жутко.
Город не отражался в нем.
Аккуратно, даже с какой-то скрупулезностью, отражались сосны. (А город - не отражался.) И жиденький лесопарк. (А город - нет.) Отражалась даже заслоненная городом, - а потому не имевшая физического права отражаться - Козлиная гора. Плыли пенопластовые отражения облаков.
А город! не! отражался!
– В чем же мы тогда живем?
– зябко спросили друг друга следователи.
– Ведь если нет города, то, значит, нет и нас...
И стали пятиться назад. Нащупав в кармане свои удостоверения, немного успокоились, но ноги сами тащили их прочь от озера.
Резкий, гортанный крик заставил их остановиться.
– Анна! Анна!
Калиниченко стоял, шатаясь, внизу, по колено в воде.
– Анна! Я вижу тебя!
– Ненормальный!
– крикнули ему следователи.
– Мы уходим.
Фигура в воде их не слышала.
– Анна, дай, дай мне твою руку! Не бросай меня, Анна... Прости, я разучился рисовать и потерял свою молодость. Анна! Ты говоришь так тихо, а мои постаревшие уши стали глухи к словам огня... Я устал пить вино ярости, Анна, вино цельное, - я хочу умереть и рисовать! Я хочу рисовать волнистую линию фасада (слышишь, Анна!), которая, изгибаясь, подталкивает к небу стройную башню, украшенную полуфигурами гримасничающих атлантов! И жена на красном автомобиле будет лететь над башней, гудя и блудодействуя... с царями земными... и будет лицо ее из мрамора, руки - из цемента, лоно - из оникса... Зачем ты не постарела! Анна, я не предавал тебя городу. Я не убивал тебя и не прятал твоего тела... Какое право ты имеешь сейчас улыбаться?! Ты была уличной девкой, Анна, ты укладывала на свою дешевую постель весь город, и только твой белый плащ знал, что ты - невинна. И я в это верил, Анна, и не мог убить тебя, когда ты спала на левом боку!