Баронесса Настя
Шрифт:
Но, наконец, застучали вилки и ножи, все склонились над тарелками.
«Первое действие спектакля удалось, — думала Настя-Кейда, — но как пойдёт дальше? Надолго ли меня хватит?..»
Бросая беглые взгляды на генерала, она улавливала недовольство в выражении его лица. Он, видимо, не ожидал от неё столь напористой патриотической прыти, отмечая в ней недостаток ума и такта, и ему было жаль расставаться с тем идеальным образом женщины, успевшим сложиться в его голове, радовавшем и гревшем его душу. Смутно проступали сомнения и тревоги.
Барон Ацер Функ сидел на другом конце огромного стола, сработанного из розового гватемальского дерева, и тоже был сосредоточен и старался не смотреть на свою кузину. Его озадачил её неожиданный наскок с фашистским приветствием, которое, как поняла Настя, и вообще-то не очень почиталось в кругу Функов, а тут исходило от юной девушки и никак не сообразовывалось с её чарующей внешностью, Ацер при первом взгляде на Кейду был потрясён её красотой и обаянием. И в следующее же мгновение — этот взрыв фанатизма, бешеный блеск в глазах...
Всё это, казалось, понял и старый барон. Генерал знал влюбчивый характер своего племянника, не любил в нём страсть волочиться за каждым новым пленительным объектом и потому остался доволен тем, что Кейда своим манёвром сразу насторожила его.
— Мы все были так удручены вестью о вашей гибели, а вы вот... воскресли, — говорил Ацер. — Для Функов это такой подарок, такая радость.
— Благодарю, полковник. Я тайно от родителей уехала на фронт биться с врагом.
Кейда умышленно подбирала слова энергичные, воинственные. Этим она ещё и задевала здоровяка мужчину, живущего здесь, в тысяче километров от фронта.
Он, кажется, уловил ядовитый намёк, тем более заметил едва скрытую улыбку на губах старого Функа.
— Мы тоже тут не пиво варим, — парировал Ацер. — Кстати, я хотел задать вам вопрос: вы были там, на земле России, не знаете ли русского языка?
— Немного знаю. У меня и словарь всегда со мной. Генерал Функ, — она повернулась в сторону хозяина, — обещал назначить меня в Курске начальником всех русских больниц.
— Уж не собираетесь ли вы лечить русских?
— Лечить будем немцев.
— О-о! В таком хрупком теле и такой воинственный дух!
Подала свой голос и тётушка Хедвиг:
— Как тебя зовут, моя ласточка?
Всех девушек и молодых женщин она называла «моя ласточка».
— Кейда, её зовут Кейда, — наклонился к ней генерал. А одна из девочек, сидевших с ней рядом, почти прокричала в ухо:
— Она племянница нашего дедушки. Дочка его брата, Конрада.
После ужина, по обычаю, заведённому неизвестно в какие времена, барон садился в своё кресло у камина, другие тоже рассаживались поудобнее, и начиналась музыкальная часть.
Кейда осталась сидеть у стола, она лишь повернулась к роялю, к которому подошла старшая девочка, Ханна.
— Если позволите, я буду играть из Моцарта?
— Сыграй,дитя моё, да что-нибудь повеселее. Я Моцарта люблю, но его музыка расслабляет.
Ханна знала вкус дедушки и заиграла отрывки из «Симфонии Домажор», — те места, где слышится темп энергичного марша.
Старый барон, развалившись в глубоком кресле с высокой обнимающей спинкой, делал вид, что весь погружен в музыку. Он лежал с полузакрытыми глазами, так, чтобы видеть и Кейду, и Ацера, этого вездесущего пройдоху. Ацер лелеял мечту жениться на Ханне и ждал только её совершеннолетия. Нельзя сказать, чтобы браку этому генерал противился: В конце концов Ацер тоже владеет замком, он богат и пристроить за него старшую дочку своего сына Вильгельма не так уж плохо. Смущало одно обстоятельство: Ацер хитёр, расчётлив, и слишком близко подобравшись к владениям Функа, он не упустит случая прибрать всё к рукам.
В этом случае препятствием для него может быть лишь сын барона Вильгельм — пустой, бесшабашный и склонный к пьянству. Сейчас же генерал видел, как распаляется Ацер на Кейду. И в самом деле: Кейда так хороша, что любому мужчине рядом с ней мудрено не потерять голову.
Барон Функ из соображений семейной стратегии поскорее и подальше удалил бы Кейду, но ловил себя на мысли, что делать это ему совсем не хочется. Нет, он, конечно, не замышлял с ней любовную игру, — слишком стар барон, Кейда во внучки ему годится. Нет-нет, его чувства к ней иного рода: она его лечит, и сама её близость греет его старую душу, а её необычайная красота, молодая энергия создают вокруг атмосферу радости и надежды.
В тайных мыслях барон ещё был не прочь женить на Кейде сына Вильгельма, в ней он чувствовал характер, способный удержать Вильгельма от окончательного падения и отвести притязания Ацера на замок и все угодья Функов. Тогда ослабнут и позиции банкира, опутавшего семейство долгами.
Ацер смотрит на неё с вожделением, но во взгляде его выпуклых глаз мечутся искры бессильной досады, гнездится тревога, — он мучительно ищет язвительные слова, хочет уколоть собеседницу, унизить её, но выплёскивает фразы, выдающие его собственную слабость, а то и глупость.
— Рассказали бы нам, — обратился он к Кейде с вопросом, — как вас представили фюреру, какие слова он вам сказал при вручении ордена.
— Мой фюрер любит героев, а герои любят фюрера. Я счастлива, что Рыцарским крестом меня наградил сам фюрер. И счастлива так же...
Она энергично повернулась в сторону барона.
— ...что служить мне довелось в войсках доблестного генерала Функа.
«Бестия! — подумал Функ. — Да она умнее этой кривой оглобли!»
Ацер доводился ему родным племянником, — он был сыном старшего брата Функа. Но брат Курт в молодости совершил великую глупость — женился на девушке, у которой мать была еврейкой. Гитлер ещё в тридцатом году узнал эту щекотливую тайну и, став канцлером, хотел отнять у Курта замок, лишить его генеральского звания, но друзья Функов и с ними он, Альберт Функ, доказали, что жена Курта не полуеврейка, а полуфранцуженка и лишь на четверть еврейка. Фюрер поверил, но, кажется, лишь для вида, чтобы не ссориться с Функами, которые ещё в двадцатых годах снабжали нацистов деньгами и вели его к власти. Было время, когда и сам Альберт Функ поверил в галльско-французское происхождение жены Курта, но потом, наблюдая за Ацером, он тонким чутьем арийца уловил в этом коричневоглазом балбесе сильную дозу еврейской крови. Уловил и видел, и наблюдал чужебесие в своём племянничке, да никому об этом не говорил; он только глухо и тайно ненавидел Ацера и всегда испытывал удовольствие, когда Ацер садился в калошу. И сейчас ему было особенно приятно наблюдать, как эта девчонка водит его за нос и на глазах у всех высвечивает его глупость.
— Нельзя ли вас спросить, где ваш дом, мадемуазель, где вы будете жить?
— Спрашивайте, пожалуйста, если вы ещё меня не спросили. Мой дом — Германия, и ни в одной другой стране я бы жить не хотела. А место моё не в глубоком тылу, а на фронте — там, где решается судьба Отечества.
Как раз в это время Ханна прекратила играть, и в наступившей тишине тирада Кейды прозвучала громко и отчётливо. Слова её вытряхивали наружу всю спесь Ацера, окопавшегося даже не в Германии, а в соседней Швейцарии, на южном берегу Боденского озера.