Баронесса Настя
Шрифт:
— Какую сумму... я вам должна?
— Не понял... — склонился над столом банкир.
— Должны вам сколько? — сухо, не поворачиваясь к банкиру, спросила Кейда.
— A-а... Да, да... Ах, сумма? Марки, марки у нас не идут. Счёт на золото...
— Марки не идут? — в рост поднялась Кейда, — Рейхсмарки? Валюта фюрера?
— Нет-нет, — залепетал Вольфсон. — Я не говорил. Ничего этого не говорил. Я хотел сказать, — замок не марок стоит, а золота русского, червонного. Банки живут по своим законам...
— Сколько? — прервала его Кейда.
— Позвольте сказать? Деньги бывают всякие. Лучше всего, — когда золото, а оно, золото, на вес идёт...
— Сколько?
И Кейда вновь палила в мишени. Вольфсон спрятался за её спину, вздрагивал при каждом выстреле и чуть приседал. Думал он, что война докатилась и сюда, к берегам Рейна и Тура, что это русские палят, а не молоденькая баронесса, неизвестно откуда свалившаяся на его голову. Он в эту минуту даже забыл о своём тайном желании поскорее видеть тут русских. Там, в России, его родной племянник был директором гигантского «Стройбанка» и свои личные денежки — двенадцать миллионов долларов — хранил здесь, в банке Вольфсона. Во всём мире много кричали об антисемитизме Сталина, но эти крики выполняли роль дымовой завесы, за которой евреи крепко удерживали в России все ключевые позиции, занятые ими в 1917 году. Потому-то как манны небесной ждал Вольфсон прихода русских. Он тогда расправит плечи, перестанет дрожать и бояться каждого шороха. Вот теперь она, эта штучка с бриллиантовым крестом от Гитлера... Знает Слиозберга, «Бнай-Брит»... Да напиши она об этом Гитлеру, и его сунут в газовую камеру, как тех бедолаг из лагеря Дахау...
А Кейда палила. И мальчики из «Гитлер-югенда» стреляли, и все служители замка вошли в азарт и патронов не жалели. Тир теперь походил на поле боя, и немцы снова, как в первые месяцы войны, чувствовали себя высшей расой.
— Считайте точнее. Сейчас, тут же.
Банкир потерянно лепетал:
— Хорошее золото, высокой пробы, — двенадцать-четырнадцать килограмм.
— Половина!
— Что? Не понял вас.
— Получите половину, — и оформляйте документы.
Появился нотариус.
— Документы готовы. Необходимо только проставить сумму и подписать.
Со всех сторон налили по мишеням юные бойцы, служители замка.
Дымились стволы пистолетов в руках шальной баронессы. У банкира от всего этого сердце щемило острой болью.
— Шесть килограммов! — сказала Кейда, — Выкупаю замок, остальное — в погашение всех долгов!
— Шесть… Оно — да, сумма, но золото?.. Проба, марка? Кейда раскрыла чемодан, выложила на стол слитки. Вольфсон оторопел: вид золота лишил его дара речи. Столько золота! Червонное, русское! И — банковская маркировка.
— Да, да... Золото. Из Бодайбо. Плавка Уральского завода. Да, оно самое.
Побелевшими крючковатыми пальцами он вынимал из чемодана один за другим похожие на гробики слитки. Подгребал к себе.
— Подписывайте! — сунула ему бумаги Кейда.
Вольфсон подписал все заготовленные нотариусом документы и прижал к груди слитки.
Кейда с ещё большей яростью принялась палить по мишеням.
Вернувшись в замок, Кейда сказала фрау Мозель:
— Завтра утром в Рыцарском зале управляющий Райфранк будет выдавать жалование. Пусть явятся все с детьми и женами, угостите их чаем с пирогами.
Потом, сидя в кресле у окна, она принимала доклад поверенного в делах Функов. Оставшееся золото — четырнадцать килограммов — он сдал Вольфсону под тридцать процентов годовых. Этого хватит и на содержание замка, и на прислугу, и на безбедную жизнь хозяев.
—...Тридцать процентов годовых — высокая ставка, — проговорила Кейда, догадываясь, что Роберт, всё это предусмотрел и рассчитал.
— Высокая, — да, очень высокая.
— Отчего такая щедрость?
Старик пожал плечами: этого он не знает. Но, не выдержав, заметил:
— С Вольфсоном ухо надо держать востро, — он и пальцем не шевельнёт задаром.
— Подумайте, разведайте и обо всём мне доложите, Вам я поручаю нашу финансовую политику. А плату за ваши труды я утрою.
— Благодарю, добрая баронесса. И уж простате старика, — осмелюсь доложить: вот уже третий год, как я за свои труды не получаю ни марки. А у меня жена больная, сноху и три внучки кормлю. Сынок-то у меня... единственный; ещё в сорок первом под Москвой голову сложил.
На глазах старика показались слезы.
Кейда открыла чемодан, доставленный ей Райфранком из банка. В нём плотными рядами лежали тугие упаковки рейхсмарок.
— Сколько мы вам должны?
Питер Минцклаф опустил голову, ответил не сразу:
— По разному платил барон.
Подошёл Вильгельм — заспанный, но трезвый. Наклонился, чтобы поцеловать сестру, но увидел раскрытый чемодан с деньгами.
— Денег-то сколько, а? В жизни своей не видел такую кучу!
Поцеловал сестру, взял пачку банкнот. Повертел перед носом, взглянул на Райфранка, стоявшего у рояля, на Минцклафа...
Анчар, лежавший, как всегда, в ногах у Кейды, не поднимая головы, глухо заурчал.
— Ну-ну, — цербер! — беззлобно проворчал Вильгельм.— Уж и посмотреть нельзя!
Положил деньги на место и заглянул Кейде к глаза. Кивнул на чемодан.
— Ты где расстаралась?
— За красивые глаза получила.
— За твои глаза и побольше бы могли отвалить.
Взял её за плечи, привлек к себе:
— Ну? Говори правду: Ацер дал?
Кейда вежливо, но решительно освободилась от объятий.
— Золото обменяла.
— Золото?
— Да, фамильное. В банке швейцарском лежало, — от родителей, по наследству.
Смотрела ему в глаза, — не мигала, не краснела, пусть думает, что хочет.
— Вот смотри. Замок у Вольфсона откуплен.
Вильгельм долго читал бумаги, и было видно, как борются в его душе сложные, трудно объяснимые чувства. С младенчества он привык осознавать себя хозяином, а тут вдруг она... такая юная, почти подросток, погасила все долги Функов, возвращает ему честь и сознание родовой гордости.