Баронесса Вревская: Роман-альбом
Шрифт:
Здесь стоит жара страшная не хуже московской; и несчастные липы в моём саду потерпели от мороза 9-го мая; как-то жутко видеть в июне месяце мёртвые, жёлтые листья.
Прощайте, будьте здоровы и верьте в искренность моих дружеских чувств.
Преданный Вам
Ив. Тургенев.
С. Спасское-Лутовиново.
(Орловской губ. город Мценск)
Вторник, 15-го июня 76.
Милая Юлия Петровна, я получил Ваше письмо — и очень рад, что Вы прибыли благополучно и хорошо устроились. Могу Вам сообщить с своей стороны, что подагра
А Вы всё ещё считаете нужным меня успокаивать, и умоляете меня не «пугаться», и обещаете не ввести меня в беду. Могу Вас уверить, что между мною и прекрасным Иосифом столь же мало общего, как между Вами и женой Пентефрия; боюсь я холеры — но уж никак не милых дам — и особенно таких добродушных, как Вы. Helas! je nе реuх plus etre compomis-et, jene suis plus compromettant, si je lai jamais ete.
Что же касается до слова «monaine», которое, как кажется, задело Вас за живое, — то повторяю: конечно, в Вашем существе, в Вашем сердце и душе — ничего нет светского: но все Ваши наружные привычки, вся повадка, вся Ваша физиономия — вполне и совершенно светские; и тут нет ничего дурного — но мне, быть может, не следовало бы так налегать на эту внешность. Я, быть может, хотел немного подразнить Вас — и каюсь в том.
Постараюсь увидеть Вас проездом через Петербург — а до тех пор будьте веселы, здоровы и знайте, что, в сущности, отношения между нами очень хороши и просты. Я искренне к Вам привязан, но иногда замечаю, что Вы молодая, милая женщина — и «напрасность» этого замечания меня смущает.
Крепко и дружески жму Вашу руку и остаюсь
преданный Вам
Ив. Тургенев.
С. Спасское-Лутовиново.
(Орловской губ. в городе Мценске).
Середа, 14-го июля 1876.
Милая Юлия Петровна, я не отвечал на Ваше последнее письмо, потому что был в таких адских хлопотах, что невозможно выразить. Надо Вам сказать, что я выезжаю из Спасского разорённым человеком, потерявшим более половины своего имущества по милости мерзавца управляющего, которому я имел глупость слепо довериться; я его прогнал, но что тут было — я и передать Вам не могу! Днём я с этими делами возился — а ночью писал свой несчастный роман, который наконец я кончил, но что из этого вышло — Бог ведает! Я надеюсь выехать отсюда в субботу и в понедельник буду в Петербурге. Весьма благодарен Вам за Ваше любезное предложение пожить у Вас в Петергофе — но оно оказывается невозможным: я всего два дня пробуду в Петербурге — так как я и так уже опоздал; но во вторник или даже в понедельник вечером съезжу к Вам непременно — тогда мы о многом поговорим.
А до тех пор будьте здоровы и веселы — крепко жму Вам руки и остаюсь
Ваш
Ив. Тургенев.
Р. S. Остановлюсь я у Демута.
Гостиница Демута.
Пятница утр. 8 ч.
Милая Юлия Петровна, я вчера не мог попасть к Вам ранее половины двенадцатого — а не застав Вас, такая напала на меня неохота ехать в гости, что я решился вернуться домой. Очень мне совестно, что я заставил Вас ждать более часа — и покорно прошу Вас великодушно извинить меня. Я написал графине Шустерро, в котором
Я сейчас еду в Павловск к Полонскому — вернусь в 2 1/2 ч. и в 5 часов заеду к Вам, чтобы вместе отправиться к Донону, где имеет быть обед в Вашу честь.
Дружески жму Вам руки и остаюсь
преданный Вам
Ив. Тургенев.
Р. S. Любезная Юлия Петровна. Я заходил к Вам просить Вас от моего имени и от имени И. И. Маслова пообедать с нами сегодня перед Вашим отъездом. Я заеду к Вам в 1/2 4-го и надеюсь, что застану Вас дома.
Ив. Тургенев.
Bougival (pres Paris).
Les Frenes.
Seine et Oise).
Вторник, 8-го авг. 1876.
Милая Юлия Петровна, пишу Вам всего два слова, чтобы известить, что я прибыл сюда благополучно, нашёл всех здоровыми, дом мой милым — и что, как только несколько отдохну, примусь за переписку моего романа. Сербская катастрофа меня очень огорчает. Будь мне только 35 лет, кажется, уехал бы туда. Нет, впрочем, сомнения, что там опять надолго всё погибло. Неужели Черняев не посадит себе пулю в лоб?
Следующее письмо будет подлиннее. А теперь и некогда — и жара страшная. Кланяюсь всем Вашим и целую Ваши руки.
Ваш
Ив. Тургенев.
Bougival.
Les Frenes.
(Seine et Oise).
Середа, 11-го окт./29-го сент. 76.
Я перед Вами в долгу, милая Юлия Петровна; не отвечал на Ваше первое письмецо — а вот уже явилось второе. Вы пишете, что видели меня во сне; но это ничего худого не означает (за исключением разве того, что мне было бы приятнее предстать перед Вами еn personne); я достаточно здоров, достаточно работал, кончил переписку моего романа и на днях отправляю в Петербург мою рукопись, которая будет напечатана в первых № «Вестника Европы» за будущий год. Сам же я не в ноябре, а в январе прибуду в Петербург — и, конечно, Вас там увижу. Поздравляю Вас с совершившейся свадьбой Вашего брата; препятствия устранены и побеждены Вами, что меня не удивляет: это Вам в привычку. Одна существует вещь, которая, по-видимому, представляет непреоборимые затруднения... но мне сдаётся, это происходит оттого, что Вы сами её не желаете.
Кстати, почему Вы говорите мне о Вашем смирении? Я, напротив, нахожу Вас горделивой и надменной до крайности — и всё-таки прелюбезной и милой.
Неужели в самом деле Шувалов убил Долгорукова — и так-таки ничего ему не будет? Какие удивительные подробности печатаются о Потапове и об его сумасшествии в немецких журналах!
Сейчас получено известие, что Турция согласилась на шестимесячное перемирие. До того времени наш пыл пройдёт — а Турция всё-таки ничего не сделает — и всё останется по-старому.
Кстати, Вы ничего не слышали больше о моём приятеле Топорове? Он у Вас не был? Он не отвечает на мои письма. Он либо умер (что было бы очень грустно) — либо сердит на меня (что было бы непонятно, но правдоподобно). Соберите, милочка, справки.
Что делает Ваша прелестнейшая племянница? Поцелуйте её за меня и поклонитесь Вашей сестре и её мужу.
Все мои здешние здоровы. Я боюсь, мой роман Вам не понравится. Нежности мало.
Будьте здоровы и веселы. Целую Ваши ручки заочно вволю. На деле Вы всегда их у меня принимаете. Неужели Вы меня боитесь? Это было бы столь же лестно — сколь справедливо.