Баронесса Вревская: Роман-альбом
Шрифт:
Здесь довольно интересная небольшая русская колония: но я пока редко вижусь с ними — так как не переехал ещё в Париж. Кн. Д. Оболенский также здесь. Я полагаю вернуться в Париж, 50, Rue de Douai — в первых числах ноября.
Собираюсь работать; но пока только собираюсь.
Чувствую, что старею — «что я, шутя, твердил доселе» — и нисколько меня это не радует. Напротив. Ужасно хотелось бы, перед концом, выкинуть какую-нибудь несуразную штуку... Не поможете ли?
А впрочем, желаю Вам — именно от души — всего хорошего и успеха во всех Ваших предприятиях. Целую Ваши руки и чувствую к Вам нежность... хотелось бы сказать: до свидания.
Преданный Вам
Ив. Тургенев.
Париж.
50, Rue de Douai.
Вторник, 11-го янв. 1876/
29-го дек. 1875.
Милая Юлия Петровна, в ответ на Ваши два письма я начал было большое послание... внезапная (хотя и ожиданная) кончина Вашего бедного брата — заставила меня бросить всё написанное. Я видел Ивана Петровича недели две тому назад и нашёл его не хуже и не лучше того, каким я его видел прежде: но, по словам доктора, уже тогда в нём появились худые симптомы. Накануне его кончины я должен был с ним обедать — но каким-то образом приглашение не попало в мои руки. Он отстрадал... последнее время жизнь его была продолжительным мучением... но всё жалко человека, уходящего «в ту страну, откуда ещё не воротился ни один путешественник» — жалко и оставшихся... Я, конечно, вспомнил и думал о Вас.
Я пишу к Вам так, ибо уверен, что Вы уже извещены.
Какие Ваши намерения теперь? Не переменили Вы Вашего плана — приехать в Париж, так как главный повод Вашего прибытия сюда исчез? Не решаюсь писать Вам подробнее — во-первых, потому, что не знаю, застанет ли Вас это письмо в Тифлисе, а во-вторых, потому, что Вам, вероятно, теперь не до того. Ограничусь известием — что у меня со вчерашнего дня сделался припадок подагры — до сих пор пока ещё не сильный (однако я не могу шевелиться) — и что я до апреля месяца отсюда никуда.
Очень был бы рад Вас увидеть — но где? когда? — Во всяком случае, примите от меня уверение в искреннем моём участии, в котором Вы, я надеюсь, не сомневаетесь — так же, как и в дружеской моей привязанности.
Преданный Вам
Ив. Тургенев.
Париж.
50, Rue de Douai.
Вторник 1-го фев./20-го янв. 76.
Любезнейшая Юлия Петровна, сейчас получил Ваше письмо и радуюсь тому, что Вы из отдалённых, полуварварских, снегом занесённых стран — вернулись в Петербург, хотя причина, вызвавшая Вас оттуда, далеко не радостна. Я Вам писал в Тифлис, poste restante — но Вы моего письма не получили.
Не знаю, когда мы увидимся; я отсюда выезжаю в конце нашего апреля и прямо отправляюсь в Петербург: хорошо было бы застать Вас ещё там. Ещё лучше было бы, если б Вы сюда приехали. Что будет — то будет.
Вы напрасно тревожитесь мыслью, что Вашего бедного брата дурно лечили; хотя в этом теперь утешения нет — но я могу сказать Вам, что здешний доктор Гюблер, который, по моей рекомендации, только раз видел Ивана Петровича незадолго до его кончины — совершенно верно предсказал мне её — и именно так, как она должна была произойти. Болезнь Вашего брата была из тех, которые не прощают.
У меня был припадок подагры — не очень сильный; однако я до сих пор ещё хожу плохо. Помаленьку разрушается человек.
Не предавайтесь слишком мрачным мыслям; жизнь, конечно, не слишком красивая вещь — да другого ещё пока ничего не придумали.
Крепко жму Вашу руку и остаюсь
искренне преданный Вам
Ив. Тургенев.
Париж.
50, Rue de Douai.
Воскресение 27-го/15 февр. 76.
Любезнейшая Юлия Петровна, получил я Ваше грустное письмецо — и жалко стало мне Вас — и хотелось бы мне Вас утешить — но как и чем — не знаю. Всего было бы лучше, если б можно было спокойно побеседовать часика два; но на этом расстоянии — даже с помощью телеграфа невозможно. Коли не Вас, так себя я утешаю надеждой, что все Ваши домашние теперь уже исправились и не беспокоят Вас. Что касается до меня, то мне с некоторых пор гораздо полегчило — и я принялся серьёзно за свою большую работу.
Не горюйте слишком о том, что не достали «часов»; вещица пустая. Поклонитесь от меня кн. Мещёрскому и скажите ему, что я от времени до времени видаюсь с M-lle Herzen — и что она здорова и бодра. Очень было приятно услышать о Вашем намерении приехать в Париж на весну — но постарайтесь приехать пораньше — потому что в первых числах мая я уезжаю в Россию — и было бы очень печально не застать Вас там.
Вот и Мария Николаевна (Вёл. кн.) скончалась. Я лично её не знал — но, говорят, женщина была добрая и с мягким сердцем. Вы литератора Авдеева не знавали? Он тоже умер и тоже был хороший человек.
Ну, однако, полно мне каркать по-вороньи. Лучше сообщу Вам свою радость по случаю здешних республиканских выборов; впрочем, Вы политикой не занимаетесь.
Харламов кончил мой портрет — и вышел он удивительный. Он будет на здешней выставке.
А засим целую Ваши милые руки и остаюсь
душевно Вам преданный
Ив. Тургенев.
Париж.
50, Rue de Douai.
Середа, 22-го/10 марта 76.
Итак, Вы окончательно поселились в Петербурге, любезнейшая Юлия Петровна, в том самом Петербурге, который был Вам всегда так противен! Своей судьбы, видно, не минуешь. Вместо Индии — Литейная! С своей стороны, я этому рад: теперь я уверен, что свижусь с Вами — потому что в первых числах мая, если только буду жив и здоров, непременно объявлюсь в Петербурге. Надеюсь, что вы не будете жестоки и дождётесь меня — не ускачите в деревню или куда-нибудь в другое место! Если уже Вам непременно нужно будет в деревню, то поедемте вместе — кстати ж нам и по дороге.
Спасибо за все сообщённые известия; от них веет современной русской жизнью. Я рад, что Вы сошлись с Мещёрским; он прекрасный малый. Мне иногда приходит в голову: отчего он не женится на дочери Герцена, Наталье, которую он, кажется, очень любит? Прекрасная была бы парочка. Сондируйте его на этот счёт — разумеется, весьма осторожно и никого не называя.
А Вы, я вижу, не бросаете своих прежних связей! Кассаньяк Вам посылает свои речи! Уж лучше иметь дело с настоящими кавказскими или другими какими-нибудь бригандами — чем с этими мазуриками! Извините жёсткость выраженья... но вы знаете, я неисправим. Одно только в этом хорошо: Ваша верность друзьям... но Вы бы могли быть построже в выборе их.
Прочтите «Son Excellence Rougon» — Зола, книга замечательная; одна фигура в ней, Клоринда, нарисована мастерской рукой.
Я ещё не читал продолжения «Анны Карениной»; но вижу с сожалением, куда весь этот роман поворачивает. Как ни велик талант Л. Толстого, а не выдраться ему из московского болота, куда он влез. Православие, дворянство, славянофильство, сплетни, Арбат, Катков, Антонина Блудова, невежество, самомнение, барские привычки, офицерство, вражда ко всему чужому, кислые щи и отсутствие мыла — хаос, одним словом! И в этом хаосе должен погибать такой одарённый человек!! Так на Руси всегда бывает.