Баронесса Вревская: Роман-альбом
Шрифт:
Да, генерал Скобелев был героем, храбрецом, любимцем, но, чтобы стать легендой, нужно выполнить ещё одно условие. Пожалуй, последнее и самое необходимое. Чтобы стать легендой, нужна не только славная жизнь, но и славная СМЕРТЬ. Последнего иногда достаточно для легенды даже без первого. Герой не может умереть в постели от ревматизма, то есть герой может, но человек из легенды — никогда. У Скобелева была загадочная смерть. Ему и здесь повезло.
Его гибель приняли как весть о стихийном бедствии или войне. «Москва была придавлена... нет, хуже — убита! — пишет очевидец. — В воздухе точно повисла тяжесть, не встречалось ни одного улыбающегося лица...»
Между простыми людьми ходили самодеятельные
Удивительно, как люди утешаются этой нехитрой поэзией в торжественные и тяжёлые минуты.
Отпевали Скобелева у Красных ворот, в храме Трёх Святителей.
Повсюду царило угрожающее оживление. Мясники в Охотном ряду точили огромные ножи, по подворотням скрывались кучки людей; отель, в котором умер Михаил Дмитриевич, собирались громить, а хозяев перевешать. Жадно ждали газет. Наконец появилось первое сообщение: «Скончался от паралича сердца», но тут же поползли слухи об отравлении, и шёпотом передавались новые детали.
Говорили, что врач вышел со вскрытия в слезах и пробормотал: «Скоты! Мерзавцы!» Кто?
А придворный лейб-медик профессор Боткин увёз внутренности в Петербург. Зачем?
И что это за диагноз: «паралич сердца»?
Пытались что-то разузнать у коридорного «Англии», гостиницы на Петровке, где умер Скобелев, но тот исчез при загадочных обстоятельствах.
Окна номера, в котором жила известная кокотка не очень дорогого пошиба Шарлотта Альпенроз, выходили во двор. В этот двор и вошёл, громко чертыхаясь на темноту, в ночной час Белый генерал, и отсюда же спустя четыре часа его «вывели» мёртвого, под руки, со свесившейся головой, бледного, как холст, на негнущихся ногах, люди князя Долгорукова, «усадили» в карету, а точнее, положили, прикрыли накидкой и «высадили» у отеля «Дюссо». И только потом поднялся шум. Но по тому странному закону, что всегда найдётся пара глаз, чтобы тайное сделать явным, и в этот сонный предутренний час какой-то мирный обыватель, выйдя на кухню попить воды, приник к окну да всё и увидел.
Народ требовал правды, и вскоре в газетах выявилось второе сообщение, что смерть наступила от разрыва сердца, синяки и кровоподтёки на теле объяснили попыткой Шарлотты привести генерала в чувство. Перепуганные слуги рассказывали, что всю ночь в номере слышались ссорящиеся голоса, шум и ругань и они от страха не смели заглянуть в дверь. А около трёх утра Шарлотта в накидке и шляпе разбудила приказчика и спокойно сообщила, что Скобелев умер. Пока тот стоял с разинутым ртом и переваривал новость, она деловито добавила, что пойдёт делать заявление в полицию, махнула шёлковой юбкой, и... больше её никто не видел.
Кто-то проведал, что на столе в номере стояли кружки с пивом; назывался даже яд, остановивший сердце генерала, — кураре.
Проклинали и винили немцев, но возникла и другая мысль, и она показалась очень вероятной: его убили из зависти.
Да, Россия выбирает героев, она же их и убивает. Всё — в нужный момент. Молодой удалец, Скобелев был максимально затребован наставшим временем в своей помолодевшей стране. Его ждали все: государь, готовившийся к трудной войне, пресса, оттачивавшая перья для блестящих репортажей, модницы, чтобы шикануть новым туалетом, простые крестьяне, чтобы подивиться и почесать языки — «знай наших», — и, наконец, толпа, уже выстроившаяся дружными рядами
Добряк, сорвиголова, обидчивый и великодушный, простой и аристократичный, смешной и величественный, а главное — свой, с обаятельной улыбкой, светлым взглядом и бесстрашным сердцем. Что рядить, почему именно он? Выбор историей сделан.
ПОДВИГ
Подвиг — есть только движение к Богу.
Творя память таких людей, мы пересматриваем
свой нравственный запас и пополняем его.
«Свято-Троицкая община сестёр милосердия с прискорбием извещает, что в г. Белая (Болгария) скончалась после тяжёлой болезни вследствие неусыпных трудов по уходу за ранеными и больными воинами сестра Красного Креста, прикомандированная к Свято-Троицкой общине, баронесса Юлия Петровна Вревская».
Всё предельно лаконично и понятно. Но вот странность: военный врач Павлов, тот самый, что исполнил последнюю волю Юлии Петровны и сжёг небольшой пакет с письмами, перевязанный тонкой ленточкой, написал в ответ на запрос Топорова [26] о Юлии следующее:
26
Когда пришло это письмо, Топоров уже умер.
«Покойная баронесса Вревская в короткое время нашего знакомства приобрела как женщина полную мою симпатию, а как человек — глубокое уважение строгим исполнением принятой на себя обязанности, а потому я с тем большим удовольствием отвечаю на Ваше, м. г., письмо, полученное только вчера, 29 марта.
Баронесса Юлия Петровна состояла в общине сестёр, находящихся в Яссах, но, движимая желанием быть ближе к военным действиям, взяла отпуск и приехала к нам в Белую, около которой в то время разыгрывалась кровавая драма, и действительно имела не только случай быть на перевязочном пункте, но и видела воочию самый ход сражения. По возвращении в Белое (Бялу. — М. К.) после 10-дневной отлучки, хотя стремление её было вполне удовлетворено, она отклонила мой совет ехать в Яссы, пожелала ещё некоторое время пробыть в Белой и усердно занималась в приёмном покое 48-го военного временного госпиталя, в самый разгар развития сыпного тифа. При этом условии и при её свежей, по-видимому, здоровой натуре, она не избежала участи, постигшей всех без исключения сестёр госпиталя, и заразилась. Неоднократно посещал я больную, пока она была в сознании; всё около неё было чисто, аккуратно, и вообще уход и пользование не оставляли желать ничего лучшего.
Казалось, болезнь уступала, и температура понизилась, так что все мы верили в благополучный исход, но на 10-й день, как объяснили врачи, вследствие порока сердца у неё сделалось излияние крови в мозг, паралич правой половины, полная бессознательность, и на 7-й день она тихо скончалась.
Как до болезни, так и в течение её ни от покойной, ни от кого от окружающих я не слышал, чтобы она выражала какие-либо желания, и вообще была замечательно спокойна. Не принадлежа, в сущности, к общине сестёр, она тем не менее безукоризненно носила Красный Крест, со всеми безразлично была ласкова и обходительна, никогда не заявляла никаких личных претензий и своим ровным и милым обращением снискала себе общее расположение. Смерть Юлии Петровны произвела на всех нас, оторванных, подобно ей, от всего нам близкого, тяжёлое впечатление, и не одна слеза скатилась при погребении тела покойной.