Барышня-попаданка
Шрифт:
— А кто это такой — Сперанский? — недоумеваю я. Вроде бы помню что-то с уроков истории, но точно не уверена…
— Он близок к императору, и известен своими реформами, — просвещает меня Катенька.
— Реформы Сперанского… Помню что-то такое, — я напрягаю память. — Кажется, он потом в опалу попадёт…
— Какую ещё опалу, думайте, что говорите о правой руке нашего самодержца, — шикает на меня старшая дочь Елецких. — Это же надо такое придумать! Да уж, маменька, нашли вы кем мою сестрицу заменить!
— Дашенька хорошая девочка, просто с фантазией, — отмахивается
— С чего бы, — фыркает недовольная Катенька, и отворачивается.
Что, ж я её понимаю.
— А вот граф Воронцов, — с придыханием говорит бывшая фрейлина, указывая на бледного темноволосого молодого человека. Недолго же она обижалась!
— А чем он занимается, этот граф? — спрашиваю я.
— Граф Воронцов тоже довольно близок к императору, — уклончиво отвечает Катенька. — Наш император склонен к вере во всё мистическое, а граф помогает ему подмечать тайные знаки.
— Какие ещё такие знаки? — недоумеваю я. Я-то думала, что в этом дремучем времени хотя бы император грамотный человек, а он какой-то ерундой увлекается!
— Для того, чтобы считывать и понимать подобные знаки, человек должен работать над собой, — я даже не заметила, когда бледный темноволосый граф успевает подойти к нам почти вплотную. — По мере нравственного очищения происходит приобщение ко все более высокой мудрости, и на самой верхней ступени этой мудрости вера переходит в очевидность.
— Чего-чего? Какая ещё очевидность? — удивлённо спрашиваю я. Ни одного слова ни поняла из того, что он сказал!
— Когда-нибудь вы всё поймёте, — улыбается мне граф, и скрывается в толпе.
— Что это вообще было? — недоумённо спрашиваю я, но кажется Катенька тоже не в курсе.
— Интересный молодой человек, я бы с удовольствием побеседовал с ним о философии, — говорит Владимир, глядя ему вслед.
— Неплохая такая работа — тусить с императрицей, — я с интересом гляжу вслед этим изысканно одетым девушек с прикреплёнными к груди голубыми бантами, на каждом из которых висит украшенный драгоценными камнями маленький портрет Елизавет Алексеевны. Почти как портрет Анатолия, который я видела на столе в комнате Дашеньки Елецкой, только чуть крупнее.
— Ты так говоришь, будто легко быть фрейлиной! — Катенька задирает свой хорошенький носик. — Ничего подобного! Нужно было быть полностью в курсе дел Двора, знать дни рождения важных особ, дни именин, титулы, ранги, уметь ответить на тысячу вопросов, которые государыня могла задать… А ещё во время дежурства фрейлина не может никуда отлучаться и в любую минуту должна была быть готова явиться по вызову императрицы.
— Почти тоже что горничная, только в красивом платье, — я вспоминаю, как Маринка рассказывала мне о том, что у неё совсем не свободного времени, и нахожу в этом некое сходство.
— Дашенька у нас ещё не утратила своей прекрасной сельской наивности, — оправдывает меня Марья Ильинична, поймав недоумённый взгляд супруга своей старшей дочери. — Ничего, поживёт пару недель в столице, обретёт столичный лоск, и больше не
— Надеюсь она сделает это до того, как успеет опозорить всё наше семейство, — недовольно бурчит Катенька и подаёт руку своему супругу — до мига, когда оркестр заиграет вальс, остаётся совсем немного времени.
Ожидаемо, что с первыми звуками музыки меня приглашает на танец Владимир, и мы начинаем кружиться вслед за другими парами, куда более высокопоставленными, чем пара, состоящая из пафосного княжича и вечно недовольной окружающей действительностью попаданки, мечтающей вернуться в своё время.
— О чём задумалась, дорогая невеста? — интересуется Владимир, и я напрягаю мозг, чтобы придумать нечто правдоподобное. Не рассказывать же ему, что как обычно, думаю о том, как бы от него свалить!
— Конечно же о предстоящем браке, дорогой жених, — скромно потупив взор отвечаю я. — Ведь возможно после бракосочетания вы хотя бы разок меня поцелуете.
— Что-что? — переспрашивает Владимир, и по его лицу вижу, что он не может определиться — краснеть ему нужно или смеяться. Всё же он выбирает второй вариант, и мы чуть не сбиваемся с такта оттого, что он с трудом сдерживается, чтобы не начать складываться пополам от приступа хохота.
Чтобы не оконфузиться мы вальсируем подальше от танцующих и поближе к колоннам, останавливаемся неподалёку от Марьи Ильиничны и Алексея Петровича, и внезапно сбывается мечта Владимира о философской беседе с графом Воронцовым. Ума не приложу, как и зачем столько влиятельная со слов Катеньки персона посещает наш уголок, но почему-то это происходит.
Воронцов подходит зачем-то к вернувшейся после танца Катеньке, она, пользуясь случаем, представляет его всему нашему семейству, и Владимир не упускает случая завести с ним разговор.
Ни мистикой, ни философией я не увлекаюсь, поэтому встаю возле Марьи Ильиничны и Катеньки, и начинаю слушать, каких ещё известных персон моя названая сестрица заметила в толпе.
Долго послушать не удаётся, потому что симпатичный щеголеватый молодой человек представляется мне Михаилом Алябьевым, и приглашает меня на следующий танец. Я не отказываюсь — зря что ли на бал пришла, время надо проводить с удовольствием.
Потом меня приглашает на танец кузен Михаила, потом их общий друг, так что я не скучаю. Когда в перерыве между танцами возвращаюсь к названой маменьке отдышатся, замечаю, что философская беседа подходит к концу, и загадочный собеседник Владимира собирается нас покинуть.
— Хорошего вечера, Дарья Алексеевна, — желает граф Воронцов, проникновенно глядя мне в глаза, и целует мою руку.
— И вам, — недоумённо отвечаю я. Ума не приложу, что во мне нашла эта высокопоставленная персона! Или он со всеми такой вежливый?
— Рад был встрече. Она дала мне понять, что всё, чем я занимаюсь — не зря, и обязательно приведёт к результату, — граф кивает Владимиру, одаривает меня ещё одним внимательным взглядом и скрывается в толпе.
— О чём говорили? — спрашиваю я у Владимира. Интересно же узнать, на что он променял танцы со своей умопомрачительно обаятельной невестой!