Басаргин правеж
Шрифт:
— Чего это он? — не понял Басарга.
— Бредит, наверное, — подошел холоп. — Дай тебя поперва перевяжу, боярин.
— Ты ведь боярин, боярин, — тяжело выдохнул, перейдя на русский, тать. — Ты не добьешь пленного? Чего-то жить вдруг зело захотелось…
— Других резать горазды! — возмутился Тришка. — А как самим отойти, так сразу жить просятся!
— Разве это не был честный поединок? — улыбнулся душегуб. — Будем благородны и далее. Я признаю себя твоим пленником и даю честное благородное слово не делать попыток к бегству.
— Для начала скажи, кто
— Карст Роде, мореход датский, к вашим услугам. Перегулял по осени. Уж очень вино у вас тут крепкое. Отстал от корабля. Ледостава капитан больно боялся. Вот и отвалил, едва трюмы заполнились, ждать не стал… — Раненый хоть и говорил урывками, но ощущал себя явно лучше. Видно, когда лежал, кровь к голове лучше приливала.
— Почему хотел меня убить?
— Так без денег остался, боярин. Свои пропил, новых не получить. Зима. Где мореходу золота добыть, коли море замерзло? Одежду пропил, меч пропил. За деньги на боях кулачных дрался, тем и выжил. Однако же нашлись намедни добры люди, предложили работу прибыльную для бывалого пирата. Местные тебя, сказывают, тронуть боятся. А я мыслил кошель тяжелый получить да по весне на первом же борту уйти за тридевять земель… Вай-вай гут энд джор! — Тришка-Платошка полез под рубаху пленника с охапкой болотного мха, и тот вскрикнул от боли.
— Какого «пирата»? — не понял Басарга.
— «Судовая рать» по-вашему. На кораблях для охраны плаваем. Коли кто кого ограбить хочет… То и сам раздетым бывает.
— Вот откуда у тебя мастерство такое странное… — понял опричник.
— Нам, трюмным крысам, в тесноте меж палубами не размахнуться. Да и на палубе ванты, куда ни сунься. Посему длинным клинком особо не повоюешь. Тесак да топор, нож да кастет — вот и все наше оружие.
— Кто нанял?
— Не скажу. Нехорошо получится, коли выдам.
— Ты ведешь себя как человек чести, — наклонился ниже к нему опричник. — Ты признал себя моим пленником. Так отвечай на вопросы без утайки.
— Разве по законам чести пленник обязан выдавать секреты? — спросил Карст Роде.
— Разве по законам чести пленного запрещается пытать?
— Проклятье!!! — Тать снова оскалился от боли. — Будь по-твоему, я скажу…
На рассвете опричник, волоча за собой пленника в накинутом на плечи тулупе, ворвался на двор откупщика Бачурина, цыкнул на дворню, сунувшуюся было навстречу, поднялся по крыльцу, через лабиринт хорошо знакомых еще с осени коридоров быстро дошел до купеческой опочивальни, ногой распахнул дверь, ворвался внутрь, в пахнущую иван-чаем и дымком негу, бросил пленника на ковер.
Рыхлая баба, утопавшая в перине и подушках рядом с хозяином, завизжала и зачем-то выпрыгнула из постели, попытавшись забиться под кровать. Щель там оказалась для нее узковата, и баба, пыхтя и скуля, просто вжалась между ножками. Купец же присел и лишь немного попятился, упершись затылком в подголовник.
— Нешто ты забыл, Прокоп, что сыск я веду умело? Что славно и быстро у меня дело сие получается? — поинтересовался Басарга, ступая ногой на боковину кровати и вытаскивая саблю. —
Откупщик глянул в сторону датского морехода. Бледное лицо того, окровавленная рубаха, примотанная к телу рука произвели должное впечатление. Купец сглотнул и хрипло прошептал:
— Помилуй, подьячий… Бес попутал…
— И чего тебе надобно-то, Прокоп, не понимаю. — Кончик сабли плавно скользнул по одеялу и зарылся в бороде откупщика. — Государь ведь приговорил поморцам добро разграбленное и ладьи тебе возместить. Выходит, и убытка никакого. Али обиделся за то, что вором назвали? Так ведь вор и есть, на том я тебя и поймал. И отчего вы все такие обидчивые, откупщик? Не себя за лихоимство корите и проклинаете, а тех, кто вас ловит. Ась?
Откупщик сосредоточенно следил зрачками по путешествующей сабле возле шеи.
— Ты чего, спужался, что ли? — прищурился Басарга. — Так ведь зря. Понимать должен, не трону. Я свой сыск по закону завсегда веду. Поперва листы допросные, после сего с обвиняемого спрос. Дыба, кнут, дабы память очистилась. Но то не страшно. Коли сдюжишь, может, и оправдаешься.
— Помилуй, боярин… — На миг купец даже забыл про саблю, дернулся вперед, но накололся и откинулся обратно: — Не губи! Что хочешь проси!
— Я? Царский опричник? У смерда просить? — удивленно вскинул брови подьячий. — Да ты воистину обезумел, Прокоп! Вестимо, от сего и дуришь. Надобно тебя поскорее вязать. Бо, пока ты на свободе, мне постоянно за спину оглядываться придется, новых душегубов опасаясь.
Боярин Леонтьев отступил, спрятал саблю и, рывком подняв пленного, пошел из опочивальни, в дверях бросив через плечо:
— Скоро увидимся.
Пройдя через переднюю комнату, он оглянулся, тихо спросил датчанина:
— Этот платил? Узнал?
— Похож… — застонал Карст Роде. — Не рви так, боярин, рана откроется. Только-только запеклась. Тот в шубе был и солидный. Борода чесана, шапка горлатна, гонору, будто у кита окиянского. А этот бледный да шуганый, что кролик в садке. Поди разбери. Да токмо он меня, мыслю, узнал.
— Вот и мне так почудилось, — согласился подьячий. — Стало быть, верно я угадал. Да и некому меня в Поморье ненавидеть. Токмо игумену да откупщику. Но игумен чудной, не кровожадный. В игрушки играет. Этот же до виселиц охоч. Да в силу золота больно верит, хозяином здешним себя мнит. От и не удержался…
— Так вязать надо немедля! Сбежит!
— Куда он денется, Карст? Его на Поморье каждая собака знает. Не-ет. Я, наоборот, еще денька три выжду. Пусть теперь он каждого шороха боится и от каждого стука вздрагивает. Ишь чего удумал: бретеров подсылать!
— Какой из меня бретер? — поморщился датчанин. — Кабы повезло, спящими бы зарезал. Шляпами махать и ножкой стучать не приучен.
— Проклятье, на боку влажно, — остановившись, поморщился Басарга. — Похоже, пока я тебя дергал, у самого повязка сползла. Давай на постоялый двор двигать. Нужно переделывать.