Басаргин правеж
Шрифт:
Опричник, внезапно оказавшийся бесправной игрушкой своей женщины, поначалу взбрыкнул, вызвав у княжны только нервный смешок, потом откинулся на спину, отдавшись на ее волю. Но душа воина очень быстро взяла свое — он резко поднялся вперед, опрокидывая Мирославу на спину, и его решительный последний рывок привел к сладкому взрыву, плавно переходящему в истому.
— Я и не думала, что на кошме так хорошо может быть, — выдохнула княжна. — Эк оно… А на перине и не шевельнешься, ровно младенец спеленутый… Басарга, нам нужна еще одна постель. Из кошмы.
— Пол из кошмы… — поправил ее боярин. — В опочивальню.
— Да… —
Она с трудом поднялась, добрела до парной. Там всплеснула вода, послышался крик. Басарга пошел следом. Пол был холодный, а княжна распласталась на втором полке. Ледяной водой, понятно, обливалась. Боярин замешал для себя теплой, окатился, взял веники и подступил к женщине, принялся стегать ее от ног к плечам. Княжна блаженно застонала и вроде как обмякла.
После веников Мирослава, понятно, помылась, потом загнала Басаргу на верхний полок и тоже хорошенько отхлестала. А потом оба, чистые до хруста, они вышли в предбанник и развалились на шкурах царской скамьи напротив друг друга, угощаясь курагой и глотками пробуя вино. На большее их пока не хватало.
— Ты откуда здесь, милая моя? — наконец спросил боярин.
— Государь передать велел, что тебя завтра на посольском приеме ожидает, после полудня.
— Разве ты в его свите? — удивился Леонтьев.
— Ты иногда такой глупый, — рассмеялась княжна. — Коли царица к мужу своему пришла, где я быть могу?
— Ну да, конечно, — хлопнул себя кулаком по лбу боярин. — Тогда расскажи, каково тебе ныне в свите царской?
— Буйно… — выдохнула все одним словом Мирослава. — Черкеска ярая, кровь с молоком, в глазах огонь, в душе азарт. Непоседливая, шумная, ехидная, ловкая. Не хочет вышивать, на охоту рвется. Не хочет в подушки каретные, в седло норовит прыгнуть. Не хочет псалтыри читать, в пятнашки бегать желает. Как службы в храме выстаивает, уж и не представляю.
— Как же ты ее выносишь? — удивился Басарга.
— Укоряю… — забавно фыркнула носом княжна. — Меня государь к ней привел, упредил, что послушница я монастырская и наставлять ее буду в благонравии. Она первым же днем донимать начала. То одно спросит, то другое. Как пояс завязывать, как шапку поправлять, как платок на волосы класть. И каждый раз: «А сие благонравно?» А опосля на прогулке зайца увидела, да шпоры как даст, да за ним! Он в рябинник — она следом. Он через реку — она за ним. Он в кусты — она через верх. Он в сугроб — она туда же. Я насилу в седле удержалась, пока за ней гналась. Ну, куда зайцу супротив туркестанца? Нагнала Мария косого в поле и цап за уши! Он визжит, брыкается. Я подъехала и говорю: «Нехорошо так зайца держать. Нужно лапами от себя, дабы одежду не порвал. А так не благонравно». Царица так хохотала, что и упустила косого-то. С тех пор коли и донимает, так больше в шутку. А как серьезно что говорю, коли не по обычаю поступает, так и слушается.
— Верхом? За зайцем?
— Засиделась я в четырех стенах, любый мой, пока пряталась. Устала от покоя-то. Вестимо, буйство царицыно мне ныне токмо в радость. Не хочу вышивать! Хочу в седло и на охоту! — Похоже, Мирослава чувствовала себя совершенно счастливой.
— Как же государь такую жену выносит?
— А никак, — пожала плечами княжна. — Она сама по себе живет, он сам по себе в дела погрузился. Встречаются, токмо чтобы долг супружеский исполнить. По субботам
— По всем, ненаглядная моя… — Боярин придвинулся вперед, опустился со скамьи на кошму, встав на колено, скользнул ладонью по ее ноге, наклонился к ступне, поцеловал мизинец: — Я в тебе и этот пальчик узнаю, и этот, и этот. И эту родинку, и этот пушок, и этот изгиб…
Когда он добрался до бедра, слабые стоны кравчей подсказали, что слов его она уже не слышит. И вместо слов жаждет совсем другого…
В бане было тепло и просторно, удобные лавки, вкусное угощение. Посему расстались они только на рассвете. Мирослава, торопливо чмокнув Басаргу в губы, умчалась облачать царицу после пробуждения, а подьячий, неспешно собираясь на прием, с некоторым запозданием обнаружил, что его одежда исчезла. Остался только пояс с оружием и плоский поморский засапожник. Вместо его серого тряпья лежала белая шелковая сорочка, коричневые штаны из тонкого плотного сукна, густо шитая золотом ферязь с собольей опушкой, стояли коричневые сафьяновые сапоги.
Покрутившись, опричник смирился с обстоятельствами и оделся в то, что есть, — благо наряд пришелся впору. Этаким гоголем он и вышел на двор — где почти все были одеты в серые и черные рясы и различались разве что наличием или отсутствием сабли на поясе.
До полудня времени было в достатке — и Басарга решил поискать холопа, оставшегося вчера возле дворца. После некоторого размышления он направился к конюшне и тут же обнаружил Тришку-Платошку, дремлющего в стоге сена.
— Вставай, — пнул его в подошву подьячий. — Тебя кормили?
— Да, боярин! — засуетившись, выбрался на свет холоп, выдергивая соломины из волос и из-за ворота. — Боярин Зорин угостить изволил!
— Софоний? — изумился Леонтьев. — Он-то здесь откуда? Я так мыслил, его из Москвы никакими ковригами не выманить!
— Тебя искал, боярин.
— Откуда он знает, что я здесь?
— Это совсем нетрудно, — ответили ему от угла сарая. — Куда бы, в какую даль тебя Иоанн Васильевич ни заслал, но возле княжны Шуйской ты обязательно вскорости появишься.
— Софоний, побратим! — Бояре крепко обнялись, и Зорин предложил: — Пошли, посидим? Меда выпьем, пирогов поедим. Я тут на постоялом дворе две комнаты снимаю. Могу и тебя туда определить.
— Отчего там? Ты же тоже опричник, здесь можешь оставаться.
— Тесно здесь, друже, — поморщился Софоний. — И монастыри, сам знаешь, у меня с детства поперек горла.
— Тришка! — подозвал холопа Басарга. — Лошадей забирай. В другой конюшне отдыхать будут.
Вскоре они уже сидели за сколоченным из толстого теса столом, на котором стоял лоток заливной щуки с хреном и тяжелый жбан меда, с двумя ковшами в нем.
— Ну, сказывай, — предложил подьячий. — С какой такой стати тебя вдруг на службу потянуло? Вроде другой совсем интерес у тебя в последние дни образовался…
— Образовался, не без этого, — согласился Софоний и пригладил подбородок. Явно хотел подергать себя за бороду, но коротка была, дергать не за что.
— Ну, так давай твоему интересу удачи пожелаем, — зачерпнул меда Басарга.
Боярин Зорин потер себе нос. Выпил. Подергал кончик куцей стриженой бородки.
— Что? — с напором спросил его Басарга.