Басаврюк ХХ
Шрифт:
Вспомнил! Профессор просил меня собрать для него какие старинные легенды, связанные с прошлым нашей Волыни. В целом большинство немцев слишком увлечена этим романтическим исканиям народных легенд, хотя профессор загадочно уверял, что это для его исследований. Надо спросить у отца, кто еще здесь интересуется этим хламом.
12 мая. Кажется, я смогу выполнить задание профессора. Отец, хоть и удивился моей просьбе, но посоветовал обратиться к помещику Петра Порецького. Оказывается, тот принадлежит к полузабытого поколения так называемых «хлопоманов», которые вдруг вспомнили о том, что их предки разговаривали этой крестьянской языке назывались «казаками» и воевали с Речью Посполитой. Местное польское общество, а оно здесь все польское, Порецького не воспринимает, но отец с ним дружит. Кажется, некогда мой прадед вместе с его дедом воевал в кавалерии Понятовского.
Отец даже согласился отправиться вместе со мной до странного соседа и представить меня.
14 мая. Вчера целый день провели в Порецького. Много впечатлений. Думаю, что для профессора здесь найдется нечто интересное. Утром Которым подготовил коляску, и мы осуществили приятное путешествие по майском лесу. Имение Порецького достаточно упорядоченный и производит хорошее впечатление состоятельного хозяйства. Сам хозяин — колоритная фигура. Здоровый старик с негасимой трубкой, седыми усами, в широком кафтане.
Видно было, что он не привык к гостей-шляхтичей, но принял нас весьма достойно. Порецький живет в доме, который напоминает большую крестьянскую избу. Внутри это настоящий музей. На стенах православные иконы, крестьянские полотенца, старинное оружие. Вскоре мы сидели за накрытым столом. Блюда нам подавала чрезвычайно красивая девушка, примерно шестнадцати лет, одетая в народный костюм. У нее черные волосы, заплетенные по-крестьянски в длинные косы, и большие живые карие глаза. Старый Порецький с удовольствием сообщил, что это его внучка Наташа. Кажется, что я слишком много на нее смотрел.
Великолепная домашняя водка способствовала беседе. Порецький давно собирает материалы к истории своего рода и окрестных земель. Он рассказал много интересного и, думаю, мне стоит еще несколько раз наведаться к нему.
Но больше всего поразила меня рассказ о «Чернецкий лес», которую Порецький некогда записал в одного старого крестьянина. Ее я попытаюсь воспроизвести дословно (насколько я знаю местную крестьянский говор), и отправить профессору.
15 «Чернецкий лес»
«Так вот, ваш предок, как я говорил, был человеком достойным и искренней. За времен Хмельнитчины Вкраина хорошенько веселилася, и он в стороне не остался, а вместе с большим Богданом много вражой крови пролил. В черную час под Охматовом подстрелил его ляхский жовнир. Гетман сыну его в помин по отцу доблести пожаловал в этих краях имение. Вот таким макаром ваш род здесь и укоренился. Ну а дальше в Гетманщине чрез старшинские дрязги и спесь, коварство ляхску и московскую, такая заварушка началась, что уж кто и знал — или он под крулем, или за царем мир, а сколько народу в этой усобицы погибло, так и не сосчитать.
Впрочем предки ваши в этих лесах засели. А еще ко всему прапрадед ваш, Иван Закревский хорошенько за Палиивщину отличился, особенно когда в лето Боже 1704 ляхам под Хвастовом казаки отбой славный сделали, хотя и имел путь тогда от мортирной бомбы, что под ним коня в клочья разорвала.
Но лукавый пристально за нами грешными следит, и уже сын истинного Ивана, отправлен учиться наукам к коллегиума, перевернулся в Рим. Возвратился в родное имение и закрутил носом: и родителей дом словно на хлопську дом похож, и отец родной не тем языком болтает, и церковь не то что униатска, но, даже, и схизматска. Старый Иван от такого сына окатоличивания очень расстроился и вскоре умер. А сын его, тот адский Мартын, принялся уже по-своему имением управлять. Отцовских казаков выдающихся, что с семьями при старом полковнику находились, на барщину потянул, понавёз иезуитов и ксендзов, жидов-арендаторов, церковь казацкую православную закрыл и приказал строить костел. Много неправды общине, одно слово, поднял. С этого бедствия кто из казаков в Гетманщину сбежал, кто к гайдамаков подался, а остальные из простонародья поскобли чубы, мол: скочи, вражье, как господин говорит, и закрепосничились. Словно и Хмельнитчины не было. Только вот и выпросили у господина Мартина, чтобы в церкви хоть по воскресеньям батюшка службу правил.
Но господину и это было мало, потому что очень он уже стал ревностным католиком. Очень его иезуиты обсели, и он отдал им в аренду ту дубраву, которая называется «Чернецьким лесом», — крестьян погнал им строить монастырь, и к нему и приписал. Одно только и того, что не смогли иезуиты заставить им дубраву в пожизненное владение отписать, потому что очень скаредный был пан Мартын. О нем много чего люди зла рассказывали, и не об этом речь. Со временем дети его уже верными католиками стали и себя иначе, чем поляками, не признавали. Вряд ли кого Мартын и любил, кроме иезуитов и своего католического Бога, и еще своей дочери Елене. Чрез нее и произошла такая трагедия, что до сих пор страшно вспоминать.
Был среди приписных к монастыря крестьян исправный из себя парень Карп по прозвищу Скиба. Как — не известно, но полюбили они друг друга между собой — Карп и Гелена. Конечно, пан Мартын о такой любви быстро узнал, — выслужиться перед господином желающие всегда найдутся. От такой новости приказал наглого мужика к себе привести, но опоздал. Молодожены уже в церкви у батюшки, который некогда сам казаковал, и не то что господина, но и черта не боялся, обвенчались и Гетманщины направились, и далеко не убежали.
Вскоре барские гайдуки их догнали, расхватали по рукам и на барские глаза доставили. Пан Мартын от такой непочтительности разозлился и приказал Карпа и святого отца собаками, как диких зверей, по лесу травить, а крестьян гайдуки погнали загонщиками. Кто там что говорил, но каучуков побоялись и своего же батюшки и парня на барские лови загонять стали. Сколько их по лесу гоняли, кто ведает, и барские собаки бедняг догнали и на клочья разорвали. Что же до Гелены, то ее монахи посадили в карету и куда повезли. Челядь монастырская говорила, что до женского монастыря в Великопольшу, холопску любвь постом и покаянием выбивать.
Но надо сказать, что у бедного Карпа родной брат был — Петр. То, о такой почуяв беду, на гайдуков с молотом бросился, но с поломанными ребрами в погребе и оказался. И недаром в его жилах казацкая кровь бурлила. Сломал ночью горло гайдуку и убежал.
Прошел год, второй, пан Мартын детей своих к иезуитского коллегиума отправил. Простонародье, как завелось, на монастырь и имение спины сгибались.
А времена вновь были беспокойные. На Левобережье Гетманщина томилась, Речь Посполитую понятное шляхта мучила, на Правобережье и Волыни гайдамацкие ватаги часто-густо слонялись и имения и жидовские городка шарпали. И вот пошел по нашим краям огласку о неистового гайдамацкого атамана Резуна. Гайдамаки, понятное дело, не очень душещипательные были, но тот Резун и их превзошел.