Башня на краю света

Сэборг Финн

— Неплохо ты здесь устроилась, — сказала женщина самым дружеским тоном и стряхнула пепел на свое блюдце. И, кивнув в сторону Джимми, прилипшего к кухонной двери: — А он у тебя вообще-то красавчик. Тот, кто его тебе сделал, был, видно, мужик что надо. Ты с ним одна?

Она сказала, невольно чувствуя себя виноватой, что не может ответить так, как от нее, видимо, ждали, что вообще-то нет, не одна, теперь вот муж есть, а женщина замотала головой:

— Нет уж, спасибо. Накорми его да обслужи, жеребца здорового, только и крутись вокруг него. С какой стати. У меня вот двое ребятишек, старший уже в школу ходит, а младшенькую ты сама видела — и ничего, прекрасно обходимся, очень даже неплохо живем, а мужик,

он только для этого самого и нужен, что с него еще взять… А странно, что я тебя раньше не видела, работаешь небось?

Она кивнула, что да, работает, и женщина опять помотала головой.

— Нет уж, спасибо. Восемь часов на какой-то паршивой фабрике? Нет, мне свое здоровье дороже. Иной раз думаешь — ну, если б еще работа какая особенная, как вот у некоторых, чтоб человеком себя чувствовать, это, может, дело другое, а лямку тянуть — кому надо, пускай тянут, а мне не надо. Без того не пропадем.

И наверное, очень уж у нее был глупый вид, потому что женщина сочла нужным пояснить:

— Социальное обеспечение, моя милая. Забота о человеке. Должны же они, черт возьми, позаботиться об одинокой матери. Главное, понимаешь ли, знать всякие лазейки, сумей извернуться — и будешь сам себе хозяин, живи в свое удовольствие.

Женщина засмеялась, она смеялась одним ртом, но не глазами, глаза оставались такими же мрачными и несчастными и стали еще мрачнее, когда женщина добавила:

— Но тебе это, может, не по вкусу?

— Не знаю, — промямлила она и робко улыбнулась, она бы с удовольствием согласилась с этой женщиной, как привыкла соглашаться с другими, но, во-первых, она действительно не знала, а во-вторых, еще неизвестно, можно ли было отнести эту женщину к другим, и вообще она была какая-то непонятная, ни на кого не похожая.

— Ты не обращай внимания на мою болтовню-то, — продолжала женщина, закуривая новую сигарету, — ты, в общем, молодчина, что пригласила меня посидеть вот так, выпить кофе, а что я на парня твоего наорала, так это ж вовсе не потому, подумаешь, толкнул, все они такие, с маленькими не больно церемонятся, я, понимаешь, потому так взъярилась, что это вдруг напомнило мне вообще нашу жизнь, как вообще все устроено… ты только не подумай, что я выпивши, я с утра — ни-ни… Нет, правда, это ж вечная история, всю дорогу одно и то же, что маленький ребенок, что маленький человек — их же вечно забивают, пикнуть не дают. Будто они пешки какие, а не люди. Верно я говорю?

Вот тут она с готовностью кивнула, что да, верно, потому что не раз слышала то же самое от мужа — простому человеку рта ведь не дают раскрыть, сиди и не рыпайся.

— А я вот лично не желаю быть пешкой на этих их паршивых фабриках. Нет уж, спасибо. Между прочим, я живу не только на то, что мне удается у них урвать, у меня имеются и кое-какие побочные доходы, я этого не скрываю.

— Что ж, это очень хорошо, — сказала она, и только потом уже, по прошествии нескольких часов, сообразила вдруг, о каких доходах говорила эта женщина, и подумала, что все же глубоко правы те, кто считает ее дурой.

Женщина посидела немного молча, подперев щеку рукой, опять же не обратила никакого внимания на громкий рев и вопли со двора, рассеянно прикурила новую сигарету от старой и загасила окурок, ткнув его в блюдце.

— Н-да… Главное дело — держаться подальше, чтоб не угодить в эту их чертову мясорубку, — сказала она.

И, увидев, что она опять же ничего не понимает, уже с легким раздражением:

— Спасательная служба, пропади она пропадом. Ведь с ребятишками моего брата у меня на глазах все случилось. Были дети как дети, не хуже других, во всяком случае — не настолько хуже, но супруга у него, понимаешь ли, сбежала, а разве мужику уследить, чтоб дети всегда ходили чистенькие да аккуратненькие, ну и вообще. Ты только

не подумай, что брат у меня какой-нибудь такой… ну, вроде меня… нет, он совсем другой породы, вернее сказать, был другим, теперь-то он черт знает в кого превратился, они таки его доконали, совсем стал чокнутый. А вообще-то он всегда был из этих самых, из порядочных, которые, уж конечно, и на работу ходят, и следят за собой, и прочее тому подобное. Просто ужас. И всем-то он был доволен, и все у него шло как по маслу, пока вот жена от него не сбежала, но он все равно изо всех сил старался, чтоб все шло как надо, ну, они, конечно, тут как тут, всюду свой нос сунут, и все им было не так — дети, видите ли, недостаточно ухоженные, и вообще какие-то дикари невоспитанные, и он не следит за их учебой, и питание, само собой, не то, и вот в один прекрасный день они их и забрали, и попали они в одно заведение, и уж там-то они такому научились, о чем раньше и понятия не имели, а мой порядочный братец, слюнтяй несчастный, даже не пикнул. Нет уж, спасибо. Ко мне, если хочешь знать, тоже явилась однажды такая вот советчица, так я ее на порог не пустила, знаешь, что я ей сказала? Вон отсюда, говорю, топай откуда пришла, да поживее! Выкатилась как миленькая, — торжествующе заключила женщина.

— Но может, они просто помочь хотели… — начала было она, и женщина скривила рот:

— Помочь?

А дальше она и сама знала: «Нет уж, спасибо».

И все же вполне ведь могло быть, что та «советчица» и вправду хотела как-то помочь, что-то посоветовать. И, кстати, с Джимми ведь все обстояло иначе, на него и поглядеть было приятно, такой он был славный да аккуратный в новом костюмчике, уж его-то никак нельзя было назвать неухоженным.

— Но ведь это же ненадолго, всего на два-три месяца, — умоляюще обратилась она к этим суровым, несчастным глазам напротив. И немного спустя повторила, почти слово в слово, сидя за тем же откидным столиком и глядя в серьезное лицо мальчика напротив:

— Это ведь совсем ненадолго, Джимми, побудешь там немножко и вернешься домой.

— Ага, — сказал мальчик, и откусил от бутерброда, и отхлебнул молока из чашки, и, может, это было похуже всех его истерик, и криков, и воплей.

Тревога, поутихшая в присутствии посторонней женщины, снова вернулась ощущением тяжести под ложечкой и стала грызть ее, и этот последний час ожидания был самым мучительным, все время она ощущала на себе неотступный взгляд мальчика, от которого некуда было скрыться, разве что в уборную, и она почувствовала чуть ли не облегчение, когда раздался наконец звонок и на пороге, явно смущаясь, появились «они» — в образе совсем еще зеленого и очень разговорчивого юнца, который весело болтал, смеясь и улыбаясь, все то недолгое время, что продолжалась эта церемония.

— А я вот зашел за попутчиком, — бодро-весело начал он, — тут, говорят, живет мальчик, который мог бы составить мне компанию. Это, наверное, ты и есть?

И схватив руку Джимми и раскачивая ее вверх-вниз, что должно было изображать самое сердечное рукопожатие:

— Здравствуйте, здравствуйте, господин Ларсен, очень рад с вами познакомиться, меня зовут Ханс, я тот самый дядя, который укладывает детей спать, и я мастер рассказывать сказки на сон грядущий, так что, считай, тебе крупно повезло.

Он улыбался во весь рот, а Джимми смотрел на него серьезно и чуть удивленно, будто перед ним вдруг оказался живьем один из тех веселых дядей, что ведут по телевизору детские передачи.

— А чей это чемодан, твой, наверное? Давай-ка, прихватим его с собой, а то захочешь, например, почистить зубы перед сном, глядь, а щетки-то и нету, осталась в чемодане. И придется ехать за ним обратно: поездом, а потом еще автобусом — целая волынка, верно ведь?

И он опять засмеялся, будто сказал что-то ужасно смешное.