Башня на краю света
Шрифт:
И уж заодно, для полноты картины, — бабушкины комментарии на оборотной стороне афиши:
В эту минуту, переписывая строки бабушкиных комментариев, я словно наяву ощущаю тот пряный фимиам, который плавал в огромном и довольно холодном фабричном зале, где состоялся незабываемый дивертисмент.
Фимиам этот был одним из замечательных изобретений художника Селимсена, который хотел с его помощью приглушить неистребимый запах рыбы и ворвани, пропитавший все насквозь в заколдованном замке, некогда бывшем фабрикой по изготовлению рыбных котлет. Для этого в зале расставили кадильницы, то бишь бочонки разного вида и калибра, обернутые цветной бумагой и наполненные вереском, сухим мхом, померанцевыми корками, лавровыми листьями и прочими горючими веществами, вкупе испускавшими весьма своеобразный аромат, который многим казался неприятным и раздражающим, но нас, детей, настраивал на необыкновенно праздничный лад. А если одновременно воскресить в памяти звучавшую там музыку, все вместе предстает передо мною так живо, что живее и быть не может: украшенная флагами сцена, выступающие — во всем параде: мужчины в крахмальных воротничках, а Директор школы Берг и Бухгалтер Дайн — один во фраке, другой в визитке, Бабушка в старомодном, однако не лишенном шарма наряде с чем-то вроде небольшого турнюра.
Ну и, конечно, Меррит — Меррит в белом летнем платье (тоже старомодного покроя, извлеченном, без сомнения, из бабушкиного гардероба), с синими лентами в волосах, с какой-то потерянной улыбкой в широко распахнутых глазищах… и трепет, мурашки по спине, когда так хорошо знакомый голос, вознесшись до пения, тем самым обратился в нечто совсем иное, что имело касательство уже не только ко мне, не только к Ютте или Младшему Братишке, но к целому собранию внимательно и изумленно слушавших его чужих людей, да что там,
То было сродни превращению, какое происходило с Ханнибаловым змеем, когда он, оторвавшись от земли, взвивался под облака и затевал свою удивительную поднебесную игру в лазурной вышине…
Подаренное Меррит кольцо с изумрудом я увидел уже на следующий день, когда встретил ее в бабушкином саду. Зеленый камень походил на глаз — он не сверкал, в нем жарко тлел сонный огонек, свет которого будто шел откуда-то издалека либо с большой глубины.
— А знаешь, что Платен сказал? Он сказал, что это кольцо — старинный талисман, оно приносит счастье и исполняет желания, но можно задумать только одно желание в жизни и поэтому лучше пока подождать.
— Тогда ты лучше подожди.
— Конечно, я ничего и не задумываю. Амальд, а ты раньше видел когда-нибудь драгоценный камень?
— Нет.
— Ну вот, а теперь видел. Ладно, мне некогда, я пошла.
И, помахав мне по-взрослому, двумя пальцами, она скрылась за садовой калиткой.
Когда я, Амальд Престарелый, сегодня около двух часов пополуночи погасил лампу у себя на письменном столе, небо за окном было ясное, звездное, чем так редко балует нас нынешний дождливый и слякотный январь, и вид Сириуса, который стоял низко над морем, величественный, сияющий тысячью лучей, привел меня, как уже не раз бывало прежде, в несказанный восторг.
О, это блистающее как алмаз полночное солнце морей, что шлет нам свой трепетно-страстный привет из дали времен и пространств, — все многоцветье спектра живет в его экстатическом сверкании, от жгуче-леденистой зелени до ярко-кровавого багреца, а в тихую погоду, такую, как была сегодня ночью, он во всей своей светозарной красе глядится в океанские волны.
Для звезды и для человеческого глаза время неодинаково, но есть у них тайное место свидания за пределами времени, и никогда смертный человеческий глаз не получал подарка драгоценней, чем свет Сириуса, этой звезды всех звезд.
Потом наступила зима, которая войдет в летопись твоей жизни как «зима, когда было лунное затмение».
Короткие темные дни. Впрочем, нет, далеко не все они были темные, порою выдавались дни такие светлые, что приходилось даже опускать жалюзи на окне классной комнаты, где фрёкен Гуделун вела «уроки развития наблюдательности», иначе солнце светило ей прямо в глаза, когда она сидела у себя на кафедре.
На этих уроках развития наблюдательности нас до той поры знакомили лишь с жизнью далекой страны Дании, откуда приехала наша учительница: датские деревни с их церквами и прудиками, буковые леса с изобилием птиц, Кронборг и другие роскошные старинные замки, Королевский Копенгаген с его башнями и шпилями — все это мы видели на больших свитках с картинками, которые развешивались по стенам. Но в один прекрасный день на кафедре у фрёкен Гуделун появился вдруг глобус, чудеснейшая игрушка, тотчас приковавшая к себе наши взоры! Гул восторженного удивления пронесся по классу, когда учительница подтолкнула рукой большой зелено-голубой шар и он закрутился на подставке, точно волчок. Она подождала, пока он остановился. А потом произнесла загадочные и навеки врезавшиеся в память слова:
— Ну вот, дети, перед вами не что иное, как Земля, то самое небесное тело, на котором мы живем!
О том, что Земля шар, ты, конечно, слышал и раньше, но это как-то не доходило до сознания, а тут ты, можно сказать, увидел это воочию: вот она, Земля, шар, парящий в пространстве и описывающий гигантские круги вокруг Солнца, которое тоже шар, только гораздо больших размеров, во столько же раз больше Земли, во сколько апельсин больше горошины.
Да, то были знаменательные, эпохальные слова, и однако же, мы, маленькие земляне, поначалу приняли их просто за шутку, ибо учительница наша была веселая и не лишенная лукавства особа, которая имела обыкновение выводить нас из состояния рассеянной невнимательности, отпуская забавные и неожиданные замечания. Но в таких случаях всегда можно было заметить смешинки у нее в глазах. Теперь же их не было.