Башня
Шрифт:
И все-таки Иван начал планировать побег… однако сложилось все по-другому.
Однажды вечером, когда Доктор с Иваном дышали воздухом, подошел Седой. Поздоровался, остановился. Дежурно поговорили о погоде, о потеплении. Потом Седой сказал Доктору:
– Мне бы, Доктор, перекинуться с товарищем Робинзоном парой слов.
Доктор отошел. Седой, глядя вслед Доктору, сказал:
– Может, присядем? – Он указал на грубую скамейку под кривой сосенкой. Присели.
– Иван Сергеич, – сказал Седой, – вы давеча спрашивали про Германа Петровича.
– Да… Вы с ним общались?
– Нет. Мы навели справки.
– Как он? –
– Нет, – сказал Седой.
– Ну слава богу.
– Он убит.
Несколько секунд Иван ошеломленно молчал, потом произнес:
– Как? Когда?
– В тот самый вечер. При штурме квартиры эстонскими эсэсманами. Он встретил их с оружием в руках. Убил офицера и одного из жильцов. Видимо, того, о котором вы говорили. Потом сам был застрелен… Вот так, Иван Сергеич.
Ивану хотелось закричать… На Седого… На Доктора… На овчарку… И на бойца с обрезом ППШ, что «гулял» поодаль… Вскочить и закричать зло, матерно. Он не вскочил. И не закричал. Он сжал кулак и стиснул зубы.
В этот момент в нем что-то переменилось.
На пятый день пребывания Ивана на острове Доктор куда-то уехал. Он сказал: меня не будет день-другой. Вы уж, Иван Сергеевич, воздержитесь от самостоятельных прогулок. Это означало: сиди в своей норе и носа не высовывай. Иван пожал плечами: воздержусь… И весь день пролежал на кровати, читал «Легенду об Уленшпигеле». Если Ивану нужно было в туалет, он стучал в стену. Тогда приходил Братишка. Он же приносил поесть. Бубнил при этом: вот ты мне чуть руку не отгрыз, а я тебя кормлю! Вот какой я человек золотой!
У Братишки были приблатненные манеры, но Иван заметил, что это манера поведения, а не внутренняя сущность.
Доктор вернулся в тот же день вечером. Был очень мрачный.
– Что-то случилось, Доктор? – спросил Иван.
– А?.. Ничего не случилось.
– А мне показалось… Доктор перебил:
– Не обращайте внимания.
– Ну, извините.
– Не извиняйтесь. Я, собственно… Впрочем, не стоит. И вообще, время прогулки.
Доктор и Иван вышли из каземата. Был поздний весенний вечер, солнце уже село, но еще догорал закат на западе, а на северо-востоке взошла луна. Нереально крупная, она висела над скалами, над вершинами сосен, заливала все бледным светом. Вода в озере лежала неподвижно. Иван и Доктор остановились на скале.
– Противно, – произнес вдруг Доктор. – Противно, когда видишь – вот негодяй, мразь, насильник… А сделать ничего не можешь.
– А почему не можешь-то? – спросил Иван.
– Мы… – Доктор осекся. Потом попросил: – Дайте и мне сигарету.
Иван дал. Щелкнул зажигалкой. Пламя осветило впалые щеки Доктора. Доктор прикурил, выдохнул дым. Сказал:
– Я вам сейчас скажу то, что, вообще-то, говорить не должен: мы не имеем права проводить операции в радиусе сорока километров от базы… понятно?
– Понятно, – кивнул Иван. – А он, негодяй этот, кто таков?
– Чеченец. Местный, так сказать, феодал. Он уже не первую девушку тут изнасиловал.
– Понятно, – сказал Иван. – Ваша знакомая?
– В каком-то смысле… Бывшая пациентка.
Иван потушил сигарету.
– А что, – спросил он, – наказать этого феодала никак нельзя?
– А как?
– Я не знаю. Но – вы-то! Вы – тайная вооруженная сила. И не можете казнить одного насильника?
Доктор сильно затянулся, произнес
– Чтоб он шею себе свернул на этом мотоцикле.
– Байкер? – спросил Иван.
– Гоняет на своем «Харлее», как черт. Джигит, блядь!
– Доктор выщелкнул недокуренную сигарету. – И ведь не разобьется никак!.. Вся надежда, что ингуши ему голову отрежут.
– А при чем здесь ингуши?
– Да у него был конфликт с местными ингушами. Они ему обещали голову отрезать.
– Очень интересно, – сказал Иван. – А расскажите-ка, Доктор, поподробнее.
– А чего рассказывать? Чеченец – феодал. Да он не один – целый клан. У них угодья, ферма, лесопилка. Как водится – торговля левой водкой, наркотой… Рабы.
– Рабы? – переспросил Иван.
– Рабы, – подтвердил Доктор. – У них это непременно. Поместье что твоя крепость, с властями все схвачено.
– А что ингуши?
– У ингушей тоже клан – шесть братьев их здесь обосновались. Бизнес большой: кафе, магазины, лесопилка, левая водка и, конечно, наркота…
Иван затянулся, спросил:
– У ингушей тоже рабы?
– А как же? У них у всех – рабы.
– Это точно, – процедил Иван. И замолчал. Стиснул зубы и замолчал.
…Палило горячее вайнахское солнце. Рота ДШБ вошла в аул. Аул был родиной одного из полевых командиров. Как докладывала разведка, этот полевой командир довольно часто здесь появлялся… Последние радиоперехваты позволяли предположить, что он и сейчас может находиться дома. Впрочем, это могло быть дезой. Такое уже не раз бывало. Так или иначе, но было принято решение провести зачистку… Палило солнце. Лейтенант Петров шел по главной улице богатого, почти не тронутого войной села. Аул казался вымершим – не видно ни людей, ни животных. Только псы рычали из-за заборов… И в любой момент могла начаться стрельба.
Для Ивана это была первая реальная боевая операция. Он запомнил ее в мельчайших подробностях – запомнил пот, стекающий по ложбинке позвоночника, пыль и запах нагретого на солнце автомата… и разлитое в воздухе напряжение запомнил.
Ни полевого командира, ни его бойцов в ауле не обнаружили. Командир роты, капитан Кравцов, сказал тогда:
– Похоже, предупредили их.
Иван спросил:
– Почему вы так думаете, товарищ капитан? Покусывая сухими губами травинку, ротный ответил:
– А потому, Ваня, я так думаю, что рабов не вижу… Считай, в каждом доме есть зиндан для рабов, а людей нету. Увели они рабов-то, спрятали.
Действительно, почти в каждом доме были каморки с крепкими дверями, запираемые снаружи на замок. Кое-где – цепи. Были и другие признаки пребывания человека. Вот только самих людей не было.
И все-таки в одном из домов нашли русского старика… Иван навсегда запомнил затравленные глаза этого человека. Хозяин-чеченец, крепкий бородатый дядька лет шестидесяти, сказал про него: работник мой. Пришел ко мне год назад – голодный, больной, без документов. Попросил: возьми, хозяин, на работу меня. Я пожалел, взял. Ему тут хорошо. Он живет вместе с моими собаками, кушает с ними. Ему хорошо… Так, Полкан?