Бастард Ивана Грозного — 2
Шрифт:
Встреча войска прошла красиво, торжественно, церемонно и закончилась общим бражничеством.
Боярская дума военной операцией в Ливонии осталась недовольна. Большинство бояр требовало полноценной войны с захватом территории, и разделом её по старшинству родов. Однако власти для принятия решения думе не хватало. Согласно судебнику, принятому в тысяча пятьсот пятидесятом году, одного думского желания было недостаточно. Государь должен был «приказать». И только после этого бояре могли «приговорить».
Словесная «заруба» в думе началась сразу после того, как боярам стало известно о нападении избранных отрядов на Ливонию. После этого дума заседала через день и полоскала царя, не стесняясь в выражениях. Саньку обвинили в превышении полномочий, нарушении традиций и обычаев. Он иногда присутствовал на , и, после официального прибытия войска, пригласили на заседание думы.
Более всего высказывал недовольство Мстиславский Иван Фёдорович двоюродный племянник царя Ивана Васильевича. Ему поддакивали князья Приимков-Ростовский и братья Лобановы-Ростовские.
Санька слушал долго, потом поднял руку.
— Вот слушаю я вас и спрашиваю себя: «Не дураки ли они?». Вы толкаете меня на войну за земли на которых вот уже триста лет сидит Ливонский орден. И вы, так же, как и я знаете, что Юрьева дань, — это только повод для начала войны. Повод надуманный и высосанный из старых епархиальных книг. Что, де, когда-то Дерптская епархия платила Псковской какие-то деньги. Какую-то дань… Не понятно за что…
— Город Юрьев построил Ярослав Мудрый, — крикнул Мстиславский. — Честь Рюрика попрана! Держава в обиде!
— Он твой родич, или мой, Гидиминович? Что ты так переживаешь за мой город, за мою честь?
Мстиславский замолчал и насупился. Александр встал и прошёлся вдоль продолжавших сидеть бояр, заглядывая каждому в душу.
— Но в общем, я с воеводой Мстиславским согласен. И ты не таи на меня обиду, Иван Фёдоровичем, за резкие слова. Мы, действительно, сказали «Аз», и потому должны были сказать «Буки». Давно ливонцам угрожаем, а потому надо и честь знать. Так мы и сделали то, что обещали. Сами пришли за данью и взяли много больше. Потому, я считаю, что честь державы не обижена. Надо будет, ещё пойдём и возьмём.
Санька поднялся из кресла и пошёл вдоль продолжавших сидеть бояр, окольничих, дьяков и воевод, заглядывая им в душу.
— Меня удивляет другое. Иван Фёдорович Мстиславский хотя бы заслужил уважение и почёт от царя Ивана Васильевича, царствие ему небесное, за преданность, которую многие из вас попрали. Как я могу слушать тех из вас, кто отказался присягать сыну царя Дмитрию? И тех, кто потом пытался бежать в Литву? Тех, кто сговаривался с литовскими послами? И кто сейчас сговаривается? Вам поимённо назвать этих бояр? Нет многим из вас веры. Потому, не обессудьте… Хоть вы люди первые из первых по родству, но моей веры вам нет. А посему…
Санька сделал паузу. Тишина стояла такая, что хорошо слышался гул крыльев проснувшегося от тепла шмеля, не известно как оказавшегося в грановитой палате и вероятно уснувшего в складках стенного бархата.
— С сего дня на сидения в думе вы будете не приходить по своему хотению, а приглашаться по моему велению.
Возмущённый гул прокатился по залу.
— Да, ещё… Кто хочет отъехать в Литву, тех не держу. Езжайте вместе с семьями и родичами, но земли и людей оставьте.
Недовольный ропот нарастал. Санька тоже чуть возвысил голос.
— А коих, кто будет вести себя дерзко, я и сам из Руси выпру!
— Да ты кто такой, чтобы лучших людей на думское сидение не пускать?! — крикнул воевода Мезецкий.
— Самозванец! — крикнул Долмат Карпов[2].
Он вскочил с лавки, легко выдернул короткий кривой татарский меч и, на длинном скользящем правом подшаге, рубанул Саньку сверху вниз слева на право. Александр не был готов к прямому нападению, так как пытался проникнуть, как уже говорилось, в души бояр. Как только он заметил движение справа от себя, то стал заваливаться на левый бок, уходя в перекат.
Карпов, промахнувшись, не остановил движение меча, а, шагнув ещё раз и замахнувшись справа, направил клинок сверху вниз и справа налево. В этот раз он точно бы достал Саньку, не по голове, так по ногам или заднице, но вдруг появившаяся Марта подставила свою алебарду.
Дамасский клинок не выдержал, лопнул и с визгом вонзился Саньке в ногу ниже колена, пробив «икру» ноги и малоберцовую артерию.
Марта рыкнула и приложила Карпова древком алебарды в район селезёнки. Однако и с другой стороны на Саньку кинулся кто-то из бояр, а он, с торчащим осколком клинка в ноге, крутиться уже не мог, поэтому просто «побежал» от нападающего на руках, волоча за собой ноги и фонтанируя алой струёй, как кит.
В грановитой палате началась настоящая заруба. Сознание Александра разделилось. Он одновременно пытался мысленно остановить хлещущую из раны кровь, потому что понимал, что физически остановить кровь почти не возможно, и одновременно наблюдал за происходящим сверху.
Адашев, Алтуфьев и ещё несколько преданных им человек с трудом сдерживали натиск остальных двадцати «думцев». Двое Захарьиных сидели не вмешиваясь. Не вмешивались в схватку ещё шестеро или семеро бояр, наверное по причине возраста, патриарх и Московский митрополит.
— «Выручай, Марта!» — мысленно приказал Санька, и Марта поняла его.
Зал моментально наполнили её соратницы-кикиморки. Они возникали перед мятежниками, прикрывая собой преданных царю людей и быстро выводя из строя нападавших, калеча, но не убивая. Саньку прикрыли собой три кикиморки, а четвёртая перетянула верёвочным жгутом ногу, грамотно подложив под жгут валик, и начала перевязывать. Саньке понравилось, как она это делала.
— «А кто учил?!», — подумал он.
Жгут, бинт и небольшой стерилизованный ком хлопчатой пряжи, пропитанный в растворе чеснока, кикиморка взяла из воздуха так элегантно, словно перед ней стоял столик с перевязочным материалом.