Бастард Ивана Грозного — 2
Шрифт:
Сады, и вообще фруктовые деревья, Санька любил больше всего. Как лесник он знал их особенности и у себя на домовом участке в Приморье любил экспериментировать, прививая культурные сорта к диким.
Ранней весной он с помощью своих помощниц пересадил около тысячи плодово-ягодных деревьев и кустов на взгорье Васильевского луга и в мае наслаждался цветением его, Санькиного сада. Он практически переехал в Яузский дворец, поставленный им в излучине Рачки, чуть выше сельца Подкопаево. В этом месте река резко, на пару метров, падала вниз, и Санька устроил небольшую плотину с пятью водоналивными колесами, вращающими дворцовые подъёмные механизмы.
Рачка протекала по глинопесчаному руслу и изобиловала рыбой и раками, а раков Санька любил, особенно с пивом. А пива у него было много и разного.
Он сам варил пиво и в том мире. Пивные ингредиенты продавались в специализированных магазинах тапа «Самовар». Он, чтобы не заморачиваться, закупал готовое сусло. Однако здесь Саньке не приходилось варить пиво самому. Было кому… Ему оставалось лишь контролировать процесс, а для этого пришлось освоить технологию изготовления сусла. Здесь не кипятили воду, и ему пришлось приложить некоторые усилия, чтобы перебороть «традиции». Самоваренное пиво и там отличалось от покупного, как небо и земля. Единственное, что немного раздражало Саньку, это то, что никогда не получалось повторить вкус продукта. Вроде бы делаешь всё так же: и вода та же и ячмень, и хмель, а вкус получается другой.
Но, с другой стороны, в этом был и плюс. Не пропадал элемент волнения и ожидания. Всегда повисал вопрос: «а что получилось в этот раз?».
Отделав Яузский дворец по-царски, и обставив подобающей мебелью, Санька переехал в него жить вместе с кикиморками и ротой охраны и сообщил всем, что у него, положенный ему по КЗОТу ежегодный тридцатишестидневный отпуск. Никто его не понял, но Санька уже этим не заморачивался. Отдыхая, он занимался пчёлами, садом, выездкой лошадей, а о том, кто, что подумает о его зрячести, тоже уже не беспокоился.
Лошадей Санька любил всё больше и больше. Он освоил посадку и выездку, так, что лошади слушались малейшего его движения. Его ноги обхватывали лошадиный круп так плотно, что его тело сливалось с телом животного, которое чувствовало малейший нажим пятками на печень или селезёнку. Шпор Санька не использовал принципиально, как и стальных мундштуков[1].
Ему ловили и седлали самых резвых и своевольных лошадей, кобылку или жеребца, и он объезжал их, носясь по долинам и по взгорьям.Несколько раз лошади сбрасывали его, и только Санькина звериная ловкость позволяла ему остаться целым и невредимым. Он, или вовремя соскакивал, или кувыркался через голову, или и то и другое разом. И тогда ему приходилось догонять, удирающее животное. Однако после того, как он его догонял и на скаку запрыгивал в седло, обычно лошадь смирела. Такого седока ни одна лошадь ещё не видывала.
Охранницы первого круга контролировали Санькины тренировки со стороны, охранники взвода Алтуфьевских гвардейцев отрабатывали свои уроки, джигитовку, рубку лозы, и другие казачье-рыцарские премудрости, но не забывали про поиск лазутчиков. Все, короче, были при деле.
Отобранных Санькой лошадей клеймили, переводили в особые конюшни и ставили на специальный учёт для конеразводных процедур.
Санькин замок являлся частью стены и представлял собой трёхсекционную башню квадратного, сужающегося кверху, сечения, что позволяло устанавливать пушки. На нижней секции замка имелись четыре угловые башенки, тоже квадратного сечения. Лифтовые подъёмники, вращаемые пятикратной силой воды, могли поднимать грузы до тонны весом. Противовесы, правда, потом нужно было снова частями поднимать вверх. Одного Саньку лифт поднимал и так.
От башни в обе стороны по линии стены отходили два одноэтажных строения прямоугольной формы для дворовой службы и службы охраны. К строениям с внутренней стороны стены примыкал двор, огороженный невысоким забором. Далее вдоль стены стояли хозяйские постройки.
— — - — - — - -
Когда сообщили о ливонских послах, наконец-то к лету прибывших в Москву для проведения переговоров и прояснения ситуации по Юрьевскому долгу, Александр находился в Яузовском замке. Он всё больше и больше склонялся к тому, что в кремле ему делать нечего. Сюда начали приезжать бояре избранной рады, с которыми он советовался и которые подписывали принятые совместно с государем указы.
Иные бояре, Санька не торопился отбирать титулы, продолжали заседать в Грановитой палате, и доходили слухи, что Владимир Старицкий снова стал присутствовать на «думских сидениях». Именно поэтому Санька не хотел ехать в Кремль.
Всю зиму орден пытался проломить оборону Нарвской границы. Кое-где им удавалось незначительно продвинуться на территорию Руси, но все рыцарские отряды были уничтожены. Одни, полками царских воевод, другие, партизанскими отрядами царских оборотней.
И вот послы прибыли.
Санька принимал послов в просторном помещении замка, освещённом закатными лучами солнца, проникающими через чистые прозрачные стёкла амбразуроподобных окон. Некоторые окна были раскрыты, и через них доносилось пение птиц и запах цветущей гречихи.
— Что у вас? Зачем вы прибыли? — спросил Санька, прервав витиеватую речь посла. — Говорите коротко и ясно.
Представитель магистра Тевтонского ордена, на миг остановившись, снова продолжил рассказывать про то, что орден воюет с поляками и бунтовщиками, и поэтому не может уплатить дань.
— Ты уполномочен подписать хотя бы акт сверки долга? — спросил Санька. — За всё время аренды наших земель вы нам должны десять миллионов четыреста двадцать две тысячи восемьсот шестьдесят восемь рублей. Всё сразу вы, конечно, заплатить не сможете, но платить всё равно придётся.
— Откуда такие цифры, сир? — удивился посол.
Это был архиепископ и иезуит, прошедший хорошую школу и подготовку, и поэтому внутренне он оставался совершенно спокойным, лишь внешне разыгрывая определённую обстоятельствами роль. Окончивший Римский университет с отличием (иных оттуда не выпускают), он, кроме теологии, отлично знал астрологию и математику, разбирался в философии и юриспруденции. Русского царя он, как и все европейцы, считал неотёсанным чурбаном, и в большей степени животным, чем человеком.
— Эти цифры? — в свою очередь удивился Санька. — Отсюда.
Он взял с низкой тумбы небольшого стола, стоявшего рядом с его креслом, один из листов бумаги, исписанный с верху до низу, и выборочно зачитал.
— Десятый пункт… Издержки на переговоры: проездные, командировочные, обслуга, равны пятидесяти пяти тысячам трёмстам сорока трём рублям...
Санька сделал паузу.
— Заметил, иезуит, мы цифры округляем до рублей. А ты говоришь…
Мысленно Себастьян аплодировал русскому царю. Тот вёл переговоры ссылаясь на документы и математические расчёты. И, что удивительно, сам в них разбирался.