Бастион: Ответный удар
Шрифт:
Не менялся лишь он. Подмечали чувства, но не улавливала душа. На повороте у Ломоносовского проспекта он чуть не выскочил на обочину – взнуздал машину, остановился и долго потом сидел, тупо глядя на матово-шершавый столб, затормозивший у самого бампера. Руки тряслись. Изображение за лобовым стеклом претерпевало удивительные метаморфозы: фонарь то пропадал, то появлялся, то вдруг начинал шириться в объеме и расти в количестве…
– Нет, не выходит у тебя цветок, Данила-мастер, – проворчал он. – Хоть тресни, а не выходит. Ты не можешь продолжать дорогу в таком безобразно трезвом виде – обязательно куда-нибудь вляпаешься… Как насчет порцайки кальвадос, а, амиго?.. Бьянко, мартини?.. Бутылочка «Ламбруско»?..
За себя. За Суховея, за Багурина, которые так хотели выпить и не выпили. За миллионы тех, которые уже никогда не выпьют.
Он все еще верил в свою звезду. Осторожно отъехал от фонаря и через пару минут подрулил к автостоянке на Коперника. Это было одно из немногих мест в столице, где по ночам отоваривали спиртным. По разговорам, в таких злачниках обычно тусовались скучающие патрули да молодежные «военизиры», невесть какими путями добывающие отбоярку от комендантского часа.
Но сегодня почти никого не было. В двух ларьках из пяти горел огонек, да на противоположной стороне пятачка догонялась веселая «семейка». Мужская речь, сдобренная обильной феней, чередовалась бабскими взвизгами.
Он поставил микроавтобус за побитым пятнистым «блейзером» и весь в нетерпении поковылял к ларьку. Склонился над зарешеченным оконцем.
– Водка есть?
– Какая? – проворчал парень в будке.
– Любая.
– Любая двести пятьдесят. Есть «Скрипка Страдивари», шестьсот.
– Сам скрипи за шестьсот, – он протянул в окно скомканные бумажки. – Давай, мальчишка, какую попроще, и открой мне ее. Сам не могу, руки трясутся.
– Стакан будешь? – деловито осведомился «коммерсант».
– Буду. И шоколадку помягче.
– Еще семьдесят. Держи.
Водка «Великая Россия», невзирая на звонкое название, была откровенно сволочной. Изводила домашних животных (тараканов), пилась безобразно. Похмелье не прогонялось ничем. И остальные в отечественном исполнении были не лучше. Даже хваленая «Скрипка».
Туманов наполнил пластиковый стаканчик доверху, выпил, «не отходя от кассы». Занюхал кожаным рукавом. Потом снова нацедил и протянул через прутья.
– Возьми, пацан, жахни. А то не сладко там тебе, за решеткой.
Паренек не отказался. Залпом не одолел, осушил в два приема.
– Местный? – спросил Туманов.
– Не-а, – парень глупо улыбнулся. – Из Поваровки я. Через ночь туда-сюда. А у электрички, знаешь, мужик, расписание хреновенькое, вот и приходится лишний час отсиживать. Не по улицам же ходить.
– Верно, – Туманов хрустнул шоколадкой. – По улицам отходили. А ну, дай стакан.
Теперь, прежде чем выпить, он заглянул на дно. В пропущенном через водку свете мерцали гигантские ноздри и черные глаза, обведенные вздутыми мешками.
«Нет, слава богу, ты не Агасфер, – подумал он. – И не злой джинн из графина. Ты какое-то больное существо, живущее в маразме. Стоит ли так жить? И вообще – стоит ли?»
– У тебя баба есть? – спросил он у парня.
– Е-есть…
– Ну, за баб, – Туманов поднял стакан. Выдохнул воздух и в один присест влил в себя пойло.
В эту минуту все и взорвалось…
Сперва он подумал, что взорвались его внутренности, не выдержав лошадиной дозы злокачественного спирта. От неожиданности выронил стакан – благо пустой… Но спустя секунды сообразил: жив, жив, дурилка. Только оглох малость. Он обернулся – и онемел от изумления. Взрыв огромной силы потряс микроавтобус. Мощный столб пламени ударил в небо – настолько мощный и объемный, что охватил стоящий рядом джип. В таком пламени сгорает все… Он зажмурился. А когда открыл глаза, то увидел, что все окрестности стоянки озарены оранжевым сиянием – это огонь, светлый и радостный, превратился в ослепительный прожектор.
«Килограмма два в тротиловом эквиваленте», – машинально прикинул он. Не слабо. И вдруг все понял. Вот тебе и Нагатинская набережная. Вот тебе и волна сто семь и семь… Ты сам инициировал свою кончину, дурачок. Ты не должен стоять у киоска и жрать водку. Ты должен нестись по Москве, закусив удила, и в момент, удобный твоим товарищам, взлететь на воздух. Никакой режим, даже тот, что считает себя насквозь гуманистическим и прогрессивным, никогда не оставляет в живых свидетелей, а тем паче СОБСТВЕННЫХ преступлений. Ты прекрасно это знаешь, ты, лапоть, лыком шитый, – так чего же ты раскатал губищу? Воспылал верой в порядочность людей и тайных организаций?
– Ексель-моксель… – ахнул парнишка за решеткой.
– Это меня взорвали, – тыча пальцем себе в грудь, не без гордости сообщил Туманов. – Учись, студент, как обретать друзей.
Оконце захлопнулось. Свет в киоске погас. Где-то далеко, затухая, раздавались крики: убегала веселая «семейка». Пламя пожарища постепенно стало спадать. Обозначился остов микроавтобуса, обугленные члены джипа.
«Взорвали тебя, дружище, взорвали… – стучало в мозгу. – Ты умер, умер… Нет, в принципе ты жив (и уже в состоянии отличать климакс от тампакса), но об этом заинтересованные лица пока не в курсе. Огонь сжирает все. Но когда узнают, ты должен быть далеко. Очень далеко… В подкладке десять тысяч рублей, триста «зеленых», пистолет с полной обоймой, документы на имя Налимова. Беги, приятель… И перестань, в конце концов, так напрягаться. Напряжометр сломаешь, расслабься. Ты птица Феникс, воспаряющая из пепла, какого же хрена ты тут нагнетаешь?..»
Еще не представляя своих дальнейших действий, он обогнул киоски и по незарастающей народной тропе бросился в темень…
Боль, разочарование, страх гнали его из Москвы. В седьмом часу утра водитель старенькой «Хонды», следующей в Люберцы, соблазнившись крупной банкнотой, взял его с собой. Рассвет набухал с бешеной силой. В районе Даниловского кладбища им навстречу проследовала танковая колонна, за ней прогремели грузовики с солдатами, а за Южным Измайлово машину остановил встревоженный патруль. Потрясая удостоверением, Туманов выпрыгнул из машины. «Да вы посмотрите, что делается, олухи! – разорался он. – Разуйте глаза! В столице мятеж, бардак, а вы стоите и в задницах ковыряете!.. Я – майор Федеральной службы безопасности, еду в штаб Кантемировской дивизии, и вы не имеете права меня не пускать! Это измена, бараны!.. – Туповатые чоновцы были не на шутку растеряны. Занимайте оборону, кретины! – орал Туманов. – И не пускать в город ни одной гражданской машины!.. А мне дорогу! Живо! – Патруль опустил автоматы, а Туманов, красный от бешенства, влез в салон и истерично рыкнул на покрывающегося трупными пятнами водителя: – Вперед, скотина!..»
За Люберцами он пересел в груженный магнезитом «КамАЗ». Гривастый шофер, уже слегка ошарашенный, вертел ручку настройки приемника.
– Че творится-то, а, приятель?
– А че творится? – делая лицо ящиком, зевал Туманов.
– Да ты послушай, че в столице деется…
– …Радио «Надежда»… В эфире радио «Надежда»… – твердил сквозь треск помех бодрый мужской голос. – Отныне и навеки на волне 200 килогерц в метровом диапазоне… Граждане соотечественники!.. Ненавистный режим, принесший нашему народу неисчислимые беды и страдания, пал! Клика НПФ низложена!.. Власть в стране переходит к Объединенной Директории, считающей своим гражданским долгом объявить…