Батареи Магнусхольма
Шрифт:
— Она что-то от меня узнала? Я разболтал государственные тайны?
— Хотел бы я сам знать, что эта публика от вас узнала. Уж если за вами следили — то могли до чего-то докопаться.
— Не могли. Поскольку я был для вас живой вывеской, только что не из жести склепанной, и сам ничего не знал, то они могли ходить за мной хоть до второго пришествия.
— Это вы сейчас так говорите.
— Вы запутались и пытаетесь понять, что делали не так, господин Хорь. И, конечно, ищете виновных, — жестко сказал Лабрюйер. — В ваши годы такое случается.
Хорь не стал возражать — похоже, очень удивился суровому отпору.
И опять они
Вдруг Хорь стал тихонько подпевать:
Виват университет, Общий наш учитель, Совершенный чистый свет, Прошлых нам веков завет, Будущих хранитель! Ура вам всем, голубушки, Красные девицы! Хвала и вам, молодушки, Добрые вы матушки, Умницы, не львицы! Проклят будь космополит, Недоносок жалкий, Кто всё русское бранит, О заморском лишь твердит, Тот невежа жалкий!— Странный какой-то перевод, — удивился Лабрюйер. — По-латыни так уж точно не пели.
— Я его в песеннике для кадет и юнкеров отыскал. Нельзя было пройти мимо такого курьеза, — ответил Хорь. — Однако… Однако и такое необходимо. Не всем же изъясняться по-латыни.
Он так это произнес, как будто Лабрюйер говорил исключительно на этом древнем наречии, за что заслуживал по меньшей мере десяти лет Нерчинской каторги.
Спорить с Хорем было бы смешно.
Наконец дверь заскрипела. Хорь и Лабрюйер чуть ли не прыжком вылетели из своего укрытия. Студенты, всему миру показывая свое братство, в обнимку протискивались из кабачка на улицу, долго выстраивались и колонну и, поддерживая друг дружку, удалились в сторону Мариинской улицы. Шуму они подняли — как целый полк янычар турецкого султана.
Дверь затворилась.
— Сейчас Фриц и Грета наведут там порядок и тоже уйдут, — сказал Лабрюйер.
— Вы выбрали самое лучшее место для засады.
— Другие — хуже. А страховать от пьяных студентов даже страховое общество «Россия» не возьмется.
Ясно было, что лучше с Хорем вообще не разговаривать — обязательно получится совершенно сейчас не нужная стычка.
Они стояли вплотную к стене, по обе стороны лестницы — ни дать ни взять, два атланта, подпирающие карниз над дверью в модном нынче архитектурном стиле. Только атлантов скромные рижские ваятели старались изобразить голыми по пояс, не более, а эта два были: один в пальто, другой в тужурке.
Вдруг Хорь съежился и беззвучно юркнул на ступеньки. Лабрюйер посмотрел на ворота и все понял.
По крыше кто-то пробирался, и не один — вроде бы двое.
Прятаться было поздно, Лабрюйер только закрыл лицо рукавом, моля Бога, чтобы его темное пальто полностью слилось со стеной.
Тех, на крыше, действительно было двое: один крупный, другой помельче. Крупный сбросил вниз толстую веревку (тут Лабрюйер оказался прав), ловко спустился, потом чуть ли не в объятия принял
Но разглядеть эту женщину он не смог — крупный мужчина, обнимая ее за плечи, бегом увлек ее к одному из двух черных автомобилей. Они уселись на заднее сиденье, мотор кашлянул пару раз, и автомобиль покатил к Суворовской.
— Черт, упустили, — сказал Лабрюйер. И с опозданием сообразил, что следовало вызвать Вилли Мюллера — тот с радостью бы ввязался в ночную погоню.
— Черта с два, — ответил Хорь. И замахал правой рукой.
На этот знак отозвался шофер второго черного автомобиля и подкатил к дверям погребка.
Это был Росомаха.
— Садитесь же! — велел Лабрюйеру Хорь. — Если бы вы раньше рассказали про свои цирковые похождения — больше толку было бы.
— Если бы вы больше мне доверяли, я бы знал, насколько важны эти похождения.
— Да будет вам, — сказал, не оборачиваясь, Росомаха. — Ну, вот сейчас и проверим, на что годится мотор в двадцать четыре лошадиные силы…
На нем был шоферский шлем со сдвинутыми на лоб очками.
— Разве такие уже есть? — спросил Лабрюйер.
— Мы купили прямо на заводе, я сам поменял. Скоро «Руссо-Балт» их начнет печь, как кухарка — блины. Есть уже и в тридцать пять лошадиных сил, и даже больше. Но с этой таратайкой мы малость поколдовали. Сейчас посмотрим, что такое наш «Руссо-Балт» против их «мерседеса»… Держитесь, господа!
«Мерседес», подобравший беглецов из цирка, шел по пустой улице, не слишком балуясь со скоростью. «Руссо-Балт» держался сперва в доброй четверти версты от него. Потом «мерседес» свернул налево, на Матвеевскую.
— Черт возьми, что им опять нужно в Кайзервальде? — спросил Хорь. Это был вопрос риторический — Лабрюйер не знал, что тут можно сказать, а Росомахе было не до риторики.
— Мы сейчас поедем прямо, свернем на Ревельской и выедем на Карлининскую, пропустив их вперед… И там уже придется рисковать… — сказал Росомаха. Если в центре города — и то один автомобиль, идущий в кильватере у другого, выглядит подозрительно, то там — сами понимаете… Местность такая, что в ней автомобили видят очень редко, к тому же — ночь, к тому же — дорога идет мимо кладбища. Странно выглядят господа, которые ночью решили посетить кладбище…
— Упустим, Росомаха… — чуть ли не простонал Хорь.
— Попробуем не упустить. Правда, они, если захотят, пойдут со скоростью чуть ли не восемьдесят верст, но там такая дорога — лучше не рисковать.
— Упустим!
— Не говори под руку, Хорь.
Лабрюйер молчал и думал: у Хоря непременно должен быть дурной глаз. И оказался прав — Хорь сглазил погоню, посреди Кайзервальда «мерседес» потерялся в узких, проложенных в лесу, улочках.
— Ну, Хорь, извини, — виновато сказал Росомаха. — По-моему, они так вильнули, нас на хвосте заметив.
— Заметив, не заметив… Где их теперь искать? — свирепо спросил Хорь.
— Кайзервальд не очень-то велик, — вмешался Лабрюйер. — Отсюда до зоологического сада не более, чем полверсты. Кусты еще не все облетели, можно прочесать местность. Автомобиль — не иголка в стоге сена, гаражей тут еще не завели.
Хорь подумал несколько секунд и выскочил из «Руссо-Балта».
— Росомаха, отгони колымагу назад. Потуши фары, достань револьвер, сиди и жди.
Росомаха вылез, открыл стекло правой фары и погасил огонек в керамической горелке. То же он проделал и с левой фарой.