Баязет

Пикуль Валентин Саввич

– Где полковник? – хрипло спросил он Евдокимова.

Юнкер повернул к нему постаревшее лицо; там, где раньше играли на румяных щеках милые ямочки, теперь косо прорезались жесткие морщины.

– Полковник? – Юнкер вытер мокрую от пота ручку револьвера. – Не знаю. Наверное, в каре…

Пацевич, сунув руки в карманы мундира, ссутулив широкую спину, шагал в самом центре отряда. Шалые пули, залетающие сюда, безжалостно валили рядом с ним солдат и милицию, но он словно не видел этого: руки в карманы, фуражка на лоб, глаза

в землю, – так он шел, главный виновник этой трагедии…

– Что вам, сотник? – спросил он, берясь за флягу. – Мне сказали, что вас уже убили…

– Господин полковник, – доложил Назар Минаевич, – бунчук ползет справа… Ежели вон энтот отрожишко, – и сотник махнул против солнца, – не захватим, тогда обойдут нас. Прикажите казакам на коней, чтобы мы его взяли!

Пацевич перешагнул через солдата, который упал перед ним и задергался в страшных корчах.

– Эк его! – пожалел полковник. – Впрочем, нет: мы дойдем до Баязета и так, оставьте сотни в пешей цепи.

Колонна, истекая кровью, медленно отползала к Баязету. Но как ни усиливай шаг, уже не оторваться от насевшей конницы. Отряд редифов, под бунчуком Кази-Магомы, замкнул отряд с фланга, и растерянный Пацевич даже не стал выслушивать доклад Евдокимова.

– Отстаньте от меня! – выкрикнул он. – Я-то здесь при чем? Обращайтесь к Хвощинскому.

– Нет! – настоял юнкер. – Вы должны знать, что теперь мы окружены с трех сторон. Я сейчас пойду, полковник, чтобы умереть, но – помните: эта резня – дело ваших рук!.. Прощайте!..

Пули теперь пронзали колонну с трех сторон: с тыла, который, точнее, сделался фронтом, и с флангов. Солдатские шеренги, встав спинами к центру каре, отбивались с ожесточением. Мало того – они должны были еще и двигаться дальше, – Баязет лежал где-то невдалеке, высоты Зангезура уже синели прохладою острых вершин…

Но постепенно передовые застрельщики и казаки под частыми ударами пик и ятаганов падали мертвыми; выставив штыки, вторые и третьи шеренги заменяли павших, и строй начал ломаться.

Колонны теперь обращались в толпу. Шаг людей участился, переходя временами в постыдный бег. Стрельба сделалась беспорядочной. Целились через головы.

Курды врывались уже в середину цепи. Многие раненые, просто измученные усталостью и жаждой люди начали отставать. Правда, они еще отбивались, но, расстреляв патроны, иногда сами ложились на землю…

Очевидец свидетельствует:

«…Обливаясь поґтом, падали без чувств; иной, завидя подскакивавшего всадника, под влиянием потери сил, вскрикивал только: – Прощайте, братцы!.. – и тут же валился, проколотый турецкой пикой. Курды пользовались тем, что ближайшая к ним цепь сама собой формировалась из отсталых и слабо раненных, а потому и врывались в нее, безнаказанно рубя ослабевших, но не сдающихся солдат».

Критический момент наступил.

Толпа, даже когда она не сдается, – все-таки толпа, а не войско. Это было понятно каждому офицеру.

Понял это и полковник Пацевич. Когда вахмистр Трехжонный, проломившись через толпу, крикнул ему: «Ежели умирать, – так прикажите остановиться! Умрем здесь, – но только не бежать чтобы!» – тогда полковник задумался.

Сначала посмотрел на небо, с которого потоками лился удушливый яркий зной, вытер мокрую лысину. Мутно глянув на вахмистра, Адам Платонович поднес к губам флягу. Но турецкая пуля тут же выбила флягу из его пальцев.

– Я… болен. Да. Правда, – сказал он. – Не в мои годы переносить такое… Передайте Хвощинскому, чтобы он взял командование на себя!

И, снова сунув руки в карманы, полковник забился в самую глубину войска – прекрасного войска, которое он превратил в бессмысленное стадо…

6

– Хорошо, – согласился Хвощинский, и щека его нервно передернулась. – Хорошо. Я принимаю командование… Объявите солдатам, что отныне веду их я! Раненых – в середину, пики и штыки – в дело!

Он широко раскинул руки, словно пытаясь задержать отступавших, и – в редких паузах затишья – прокричал:

– Братцы мои, не давай ему подходить на пику!.. Резерва не будет: ты бей, а не отбивайся!..

– Наконец-то! – обрадовались солдаты. – И не такое бывалоча: старик не выдаст – отобьемся!..

За этой сутулой спиной, что обтянута такой же белой рубахой солдата, отгремело уже немало дел русской армии: походы на Самарканд и Хиву, горечь поражения в балках Инкермана, покорение мятежной Бухары, жуткие битвы с мюридами Шамиля в скалах и, наконец, проклятый Баязет – он тоже за ним…

– Казачьих сотников – ко мне! Живо!..

Ватнин и Карабанов уже вертелись перед ним на лошадях, оба без фуражек, потерянных в суматохе, грязные от пыли, охрипшие от ругани и озверелые.

– Господа, – сказал им Хвощинский, нащупав пулю, засевшую под шкурой на холке его коня. – Слово теперь за казаками… Пехоту я двину вперед. На переправе – перестроение. А вы, сотники, ударьте по этой сволочи с флангов… Хоть духом святым, но чтобы османы были задержаны! Как хотите, господа, это уж ваше дело…

Ватнин оглядел взбаламученное море солдатских голов, среди которых мелькали мохнатые папахи.

– Собрать нелегко, – заметил есаул. – Размельчала сотня, всяк по себе драку ведет…

– А вы, Карабанов, – добавил Хвощинский, – ваша сотня и без того истрепана, берите еще милицию и хоперцев… Ну, господа, целовать вас я не буду, вы должны вернуться живыми… С богом!..

Казаков – правда, не сразу – удалось стянуть, кое-как вырвать из драки, посадить на коней, отвести подальше от гущи сражения, чтобы они немного успокоились. Увидев себя снова в седлах, выравнивая лошадей и пики, люди приободрились.