Баязет
Шрифт:
– Сегодня я не буду ужинать в шатре, – сказал Фаик-паша, добавляя в шербет вина, воспрещенного Кораном: паша был пьяница и поэт; о своем пьянстве он даже написал такие стихи:
Я имею глаза, подобные рубинам,Нос мой похож на драгоценный карбункул,Щеки мои воспламенены дивным огнем,Ах, какая легкая и красивая у меня походка,Когда я вливаю в себя сладость– Я буду ужинать сегодня уже в Баязете, – закончил Фаик-паша, улыбаясь, и возвратил девочке пустую чашу.
– Завтра! – коротко ответил Кази-Магома, словно огрызнулся, и даже не повернул головы.
Сын имама сидел на земле, уткнув в колени черную бороду: красивые печальные глаза его, подернутые влагой, ярко светились лишь одним чувством – злостью и еще раз злостью.
– Нет, сегодня, почтенный Кази, – ответил Фаик-паша, любуясь издали угловатыми движениями слуги-девочки.
В шатер им кинули голову прапорщика Вадима Латышева; Кази-Магома поднял ее за волосы, пальцами раскрыл тяжело опущенные веки русского офицера, посмотрел в его светлые помутневшие глаза.
– Это все не то, – сказал он и отбросил голову в угол. – Мне нужна глупая башка наиба Пацевича! Спустите на гяуров еще четыре сотни моих редифов. И пусть они приготовят веревки: мы будем батовать их, как лошадей!
– Почтенный Кази, – ревниво заметил Фаик-паша, – я уже спустил с цепи восемь сотен моих сорвиголов.
– Но чапаул нужен и моим редифам! – гневно вздернулся, не вставая с земли, Кази-Магома. – Им тоже нужны белые рубахи для жен, казацкие седла и сапоги из русской кожи. Четыре сотни! Пусть поднимают бунчук! Я сам поведу их на гяуров! Побольше веревок!
Легкий и быстрый, как юноша, сын Шамиля вскочил с земли, схватил саблю и, прижав ко лбу руку, стремительно выбежал из шатра. Криками радости встретило его войско.
– Чапаул!.. Алла… Чапаул! – кричали вокруг, приветствуя молодого полководца, и ловко прыгали на лошадиные спины.
– Пить хочется, – сказал Пацевич и, отвинтив горлышко фляги, глотнул раз, глотнул два. Жаркий ветер донес до Евдокимова запах крепкого раки, но юнкер сделал вид, что не понял этой «жажды» полковника.
– Казаки спешились, – доложил он. – Вторая сотня уже в перестрелке!
– Вижу!..
Случилось то, что издалека предвидел Ватнин: казакам пришлось слезть с лошадей и драться в пешей цепи, наравне с солдатами. («Трудно объяснить, – замечает один исследователь, – к чему Пацевичем была взята пехота. Ведь благодаря этому обстоятельству наша кавалерия была употреблена в пешем строю».)
– Бей на выбор! Ближних бей! – кричал Карабанов, и тут же мимо него, проскочив между локтем и грудью, пролетела хвостатая пика.
Налетевший сбоку турок-«сувари» распластал голову ставропольца ятаганом – и захохотал, скаля зубы, довольный. Дениска выбил его из седла меткой пулей и, шаря по карманам за свежей обоймой, побежал дальше. А рядом с ним, крича и падая, спотыкаясь о мертвецов, штыками и выстрелами баязетцы старались задержать турецкие цепи…
– Лошадей береги… Чужих не выпускай! – орал вахмистр Трехжонный.
И все бегом, бегом.
А голова повернута назад, назад.
Били сбоку.
Припадали на колено.
Взмах.
С налету.
По-разному.
Только бы задержать…
Ох, как страшно свистят ятаганы, полосуя по живому кричащему мясу!
– Пики – в дело! – орал Карабанов. – Какого черта вы только палите?..
Турецкие всадники плясали неотступно от русской цепи. То один, то другой вырывался вперед, косо взмахивая саблей. Есть: еще один неверный шлепается в песок, окрашивая его неверной кровью…
Рядом страшно ругался Дениска:
– А, в суку их… Ни за грош пропаду… Не лезет…
Карабанов сгоряча схватил его винтовку. Приклад потный, скользкий. Клац-щелк затвором – выбил обойму. Ну, конечно, штабные умники: к «снайдерам» добавили патроны ружей «генри-мартини».
– Беги… зарубят! – крикнул поручик казаку. – Хватай у мертвых… Видать, мало еще бьют нас! Гробовщики у нас, а не генералы…
И опять – бегом, бегом…
Только изредка остановишься…
– Трах!.. Трах!.. – и беги дальше…
Под ногами то зыбучий песок, то глыбы камней, потом кустарник схватит за ноги и путает тебя, будто берет в свой плен.
– Не подпущай ближе! – истошно орал Трехжонный.
Со звоном вылетают пустые гильзы. Ломаются пики и трещат, как береза в жарком огне. А горькая пыль виснет, словно желчь. И кто-то упал на упавшего… И турки визжат…
– Трах!.. трах!..
Солнце, солнце, проклятое солнце: до чего же оно безжалостно в этот день!..
– Дай воды! Глотнуть только!
– Беги! Нашел время – пить!..
– Алла!.. Алла!..
– Братцы!.. Ай, ай!..
Вот эта война: только тогда и узнаешь ее, когда тебя бьют. Это тебе не «зелененькая книжечка» генерала Безака! И поручик Карабанов, как рядовой казак, бежал сейчас в редкой цепи… Он – бежал. Кто бы мог подумать? И ни гордости. И ни позора. И ни желания умереть. И ни желания жить. Все это он оставил еще там – возле глиняной стенки…
Просто – бежал. Мог бы – и полетел, кажется.
– Трах! – Нет: на этот раз промазал…
Ватнин, дорожа своей сотней, отвел ее за пехотное каре. Но скоро увидел, что солдаты гибнут, не в силах противостоять, и тогда он снова спешил казаков, велев пристроиться к правому флангу.
– Братушки, – наказал он, грозя им нагайкой, – чтобы мне раненых не было: берегите себя, станишные!..
Круто забегая за фланг русской колонны, в отдалении на бойкой рыси прошел отряд турецкой конницы. В центре аллалакающей оравы высоко развевался бунчук Кази-Магомы-Шамиля, и Ватнин понял: бунчук неспроста – сейчас ударят во фланг, закружат сбоку сабельщиной и воем…