Байкал. Книга 7
Шрифт:
– Не слишком радушна ты к гостям.
– А ты не гость здесь, Эр, ты дома, – сказала Аяя, поднимаясь. – Дамэ прошу ночевать в моём доме, чтобы никому не закрались вредные мысли пробраться.
– Моих вредных мыслей ты не боишься? – усмехнулся Дамэ.
– Нет, у тебя их не будет, – невозмутимо сказала Аяя, вставая.
Что ж… это лучше, чем, когда мы нашли её беременной женой Вана, сияющей и счастливой, как в крепости в том счастии. Теперь вся крепость разрушена, развеяна по ветру… Нет ни счастья, ни уверенности, бездна разверзлась ныне под её ногами… И какая удача, что в том не моя вина, ныне нет моей
Глава 4. Скольжение в веках
Годы потекли так медленно, как не могло быть, как никогда прежде не было, даже в моём голодном детстве, когда с рассвета до заката и с заката до рассвета, казалось не дожить в холоде да голоде, под дырявой крышей, али вовсе под открытым неласковым небом, под снегом и дождём. Теперь же… О-о-о… теперь каждый день, растянулся на сто лет. Что говорить о годах, и тем паче столетиях.
Мои предвидения сбылись совершенно, наш с Аяей сын стал тем, кем должен был, и первым поднял Русь на татар. Больше моя родина никогда не склоняла выю. Внутри неё происходило много всякого, но никто извне уже не мог покорить её, будто память о той победе навсегда вошла в кровь народа, и всем последующим поколениям уже никак нельзя было отступить после того, как Дмитрий, прозванный Донским, поднял Русь на дыбы против врага. Так что наши с Аяей жертвы оплатились сполна, и даже более чем я мог предполагать, навеки войдя в русскую кровь и плоть…
Я отпустил Рыбу к Аяе, сам попросил Орсега отнести её на Байкал, когда оказалось, что дом, куда она переместила нас вообще не в Москве, а в Пскове. Здесь мне ничто не угрожало, Вералга, что являлась сюда до меня, изображая ожидающую мужа, молодую женщину, и вот я, муж тот самый, и объявился. Пусть не слышала и не видела чадь, Вералга и для них придумала объяснение: я приехал на рассвете, весь дом спал, услыхала только она, «сердце тукнуло, разбудило!», все поверили.
Рыбе я сказал на прощание, чтобы присылала мне веси сама.
– Как же ты, Васенька… што же… А как же… Не сладили, стало быть, с Аяей? Упёрлась, да? Ох… – она грустно покачала головой. – Ну она, конешно… вишь, какова… ай-яй-яй… а ты бы сам. Ты бы не ломался сам-то, сам бы и…
– Нету мне хода к ней, перекрыт я…
– Ты-то? Ты всесильный, а она уж не прячется боле, это точно. Ну пообижалась поначалу-то, ты тож понять должон, делов-то натворил, немыслимо… Но простила ить, сама явилась, что ж…
Я не стал объясняться и рассказывать, как было дело, но Рыба догадалась и сама…
– Я сам не могу тебя отнести на Байкал, мне туда закрыта дорога, вишь как… Аяе передай от меня… передай, что… что за Митей погляжу, и что… дождусь, когда Вералгин договор с Тьмой закончится… тогда и… Али… свой заключу, тогда поглядим, кто сильнее.
А вот эти мои слова не на шутку напугали Рыбу:
– Ой, нет, Васенька! Токмо энтого не делай! Не делай, прошу тебя! – вылупила глаза Рыба. – Потерпи, послушай меня! Токмо не бери Евойную руку. Токмо не это! Ты видишь, что с Вералгой теперь… рази ж она, добрая женщина, сделала бы такое, ежли бы не позволила Ему нашептать себе? А теперь…
– А теперь… отправляйся, Рыба, к Аяе на Байкал, и не забывай присылать веси.
Она кивнула, и мы обнялись с ней, в этот момент из проруби выбрался Орсег.
– Звали,
Словом, Рыбу я с тех пор не видел, как и всех иных предвечных, кроме Орсега и Басыр, что по-прежнему, как и было заведено законом, облетали всех. Как и Вералга в свою очередь три раза в год, я про себя подумал и не раз, почему никто и мне не вменит в обязанность посещать собратьев. Но, думается, Вералге не нужно было, чтобы я перемещался меж всеми… Мы с нею, переезжали, как принято у предвечных из страны в стану, жили двадцать-тридцать лет и «умирали», или уезжали.
Я стал мужем Вералге пусть не перед Богом и людьми, но, по сути. Она не решалась подойти ко мне с этим несколько лет, быть может, от меня ожидала проявления желания, но, не дождавшись, явилась как-то ночью, села на ложе, смотрела некоторое время, а после наклонилась и поцеловала. Что было ломаться, коли так теперь была устроена моя судьба?
Я не любил Вералгу. Даже если бы не было всей этой истории, если бы не жила в моей душе Аяя, я не полюбил бы Вералгу, как должно, как любят жён, я не видел в ней женщину, как ни странно, потому что властность и холодность её не имели ничего общего с моим представлением о том, каковы женщины. Я позволил ей взять меня, потому что она этого хотела, призвав на помощь Союзника, с которым я не намеревался вступать в единоборство до времени, и я терпел, как просила меня милая добрая подруга моя Рыба.
Несмотря ни на что, Вералге не удалось убедить меня в том, что Аяя не любит меня и никогда не любила, благодаря, в том числе, и весям, что приходили от Рыбы, да и от остальных. Я знал, что Аяя не выбрала себе никого ни в мужья, ни в любовники, и они там, на Байкале, жили все теперь вшестером как семья из сестёр и братьев.
Я много раз размышлял над тем, как использовала нас судьба, что мы вплелись в историю, оставшись никем не узнанными, и изменить её мы не могли, и, возможно, расплачивались ныне так дорого за свой вклад. И в прошлом предвечные вот так же невидимой нитью соединяли ткани событий, участвуя в них невольно, порождая целые религии, поддерживая, или снося тоны.
Надо сказать, Вералга несколько раз рожала мне детей, но, потому ли, что мой первенец имел такое большое значение для меня, или потому, что я не чувствовал ничего к Вералге, даже злости или желания отомстить за плен, в котором она продолжала удерживать меня, но я не чувствовал ничего и к нашим детям, просто играл роль мужа и отца и для них, не так это, оказалось, сложно. Куда сложнее быть мужем, когда любишь…
И еще сложнее не чувствовать, не видеть во сне ту, что поселилась в душе, не звать её, зная, что она не слышит, потому что веси от меня до Аяи могли проходить только через Рыбу…
Но, несмотря на мою неизбывную тоску в неволе и принуждении, я все эти долгие-долгие столетия не сидел, сложа руки. Я погрузился в науки, и каждый день благодарил мироздание за то, что мне дарована такая необыкновенно долгая жизнь, за которую можно узнать столько, сколько обычному человеку никогда не удастся, каким бы светлым ни был его ум. Но мои изыскания только поначалу были всесторонними, после они приняли определённое направление, потому что во мне зародилась идея как мне освободиться не только от плена, но и от Того, кто помогал Вералге в его поддержании.