Беатриса
Шрифт:
— Дорогая крошка, — ответила герцогиня, которая, выслушав Урсулу, вся похолодела от страха, — дружба сделала из вас опытную женщину, мою ровесницу. Я знаю, как Сабина любит своего мужа, вы правы, она может лишиться рассудка.
— И, что еще хуже, она может лишиться красоты! — добавила виконтесса.
— Едемте скорее! — вскричала герцогиня.
К великому счастью, виконтесса и герцогиня приехали на несколько минут раньше знаменитого акушера Доманже: второго врача Каллист не застал дома.
— Урсула мне все рассказала, — начала герцогиня, — и ты, Сабина, ошибаешься... Прежде всего Беатрисы нет в Париже. А если хочешь знать, мой ангел, правду, так вот она — Каллист вчера проиграл огромную сумму и теперь не знает, где ему достать денег, чтобы уплатить за подарок, который он заказал для тебя.
— А это? — спросила Сабина, протягивая матери письмо.
—
Благоразумная мать бросила в огонь злосчастное письмо.
Когда явились Каллист с акушером Доманже, герцогиня, которой доложили, как она велела, об их приходе, вышла им навстречу; оставив дочь на попечение г-жи де Портандюэр, она задержала в гостиной акушера и Каллиста.
— Дело, сударь, идет о жизни Сабины! — обратилась она к Каллисту. — Вы изменили ей с госпожой Рошфид...
Каллист покраснел, как юная девица, впервые уличенная в любовном грехе.
— И так как, — продолжала герцогиня, — вы не умеете лгать, то наделали глупостей, и Сабина обо всем догадалась; к счастью, я исправила ваш промах. Надеюсь, вы не хотите, чтоб дочь моя умерла?.. Я говорю это для того, господин Доманже, чтобы вы знали, чем вызвана болезнь... А вам я вот что скажу, Каллист. Я старая женщина и могу понять ваш проступок, но простить его не могу. Такие ошибки искупаются целой жизнью безоблачного счастья. Если вы хотите, чтобы я сохранила к вам уважение, сначала спасите мою дочь, а затем забудьте госпожу де Рошфид, — такой женщиной достаточно обладать один раз!.. Умейте хоть лгать, умейте проявить сейчас смелость и бесстыдство преступника. Ведь я-то солгала, да, я солгала Сабине и теперь вынуждена наложить на себя строгое покаяние, чтобы искупить этот смертный грех.
И она посвятила Каллиста и врача в свой план. Искусный акушер, у изголовья больной, изучал симптомы болезни и искал надежные способы борьбы с недугом. Пока он назначал лечение, успех коего зависел от быстроты применения советов врача, Каллист примостился в ногах кровати и не спускал с Сабины глаз, стараясь придать им самое нежное выражение.
— Значит, это у вас от игры в карты такие круги под глазами? — произнесла Сабина слабым голосом.
Врач, мать и виконтесса испуганно переглянулись. Каллист покраснел, как вишня.
— Вот что значит самой кормить ребенка! — вдруг сказал умный акушер. — Мужья скучают без жен, ну вот и ходят по клубам, играют в карты... Но не жалейте тридцати тысяч франков, которые проиграл барон.
— Тридцать тысяч франков! — воскликнула с наигранным изумлением Урсула.
— Да, я об этом уже слышал, — продолжал Доманже. — Нынче утром мне рассказали у молодой герцогини Берты де Мофриньез, что вы проиграли не кому иному, как господину де Трай, — обратился он к Каллисту. — Как это вы могли сесть за карты с таким человеком? Откровенно говоря, барон, я понимаю, что вам должно быть стыдно.
Видя, что все они: теща — благочестивая герцогиня, молодая виконтесса — счастливая женщина, и старый акушер — закоренелый эгоист, лгут, как антиквары, расхваливающие поддельные древности, — добрый и благородный Каллист понял всю опасность положения жены, и из глаз его покатились крупные слезы, обманувшие Сабину.
— Сударь, — обратилась она к акушеру, приподнявшись на постели и гневно глядя на старика, — господин дю Геник, если ему заблагорассудится, волен проиграть тридцать, пятьдесят, сто тысяч франков, и никто не смеет видеть в этом ничего худого и читать ему наставления. Пусть лучше господин де Трай выигрывает у него, чем мы стали бы выигрывать у господина де Трай.
Каллист поднялся, обнял жену, поцеловал ее в обе щеки и шепнул ей:
— Ты ангел, Сабина!
Два дня спустя врач объявил, что молодая женщина спасена. А еще через день Каллист явился к госпоже де Рошфид и похвалялся, как заслугой, своей низостью.
— Беатриса, — говорил он, — вы обязаны дать мне счастье. Я пожертвовал ради вас моей бедной женой. Она все узнала, и все из-за той злосчастной бумаги, на которой вы заставили меня написать записку: на ней были ваши инициалы и ваша корона, а я их не заметил!.. Я видел только вас!.. К счастью, буква «Б» стерлась. Но запах ваших духов, но ложь, в которой я запутался, как последний глупец, выдали мою тайну. Сабина чуть было не умерла, молоко бросилось ей в голову, у нее сделалась рожа, и, кто знает, следы могут остаться на всю жизнь...
Беатриса выслушала эту речь с таким холодным видом, что, взгляни она в эту минуту на воды Сены, их немедленно сковало бы льдом.
— Что ж, тем лучше, — возразила она, — может быть, ваша Сабина от болезни побелеет.
И Беатриса, став вдруг жесткой, как ее кости, изменчивой, как цвет ее кожи, резкой, как звук ее голоса, продолжала в том же тоне нанизывать одну безжалостную насмешку на другую. Нет большей бестактности со стороны мужа, чем говорить о жене, особенно если она добродетельна, со своей любовницей или говорить о любовнице, если она красива, со своей женой. Но Каллист не освоил еще правил парижского воспитания, всего того, что следовало бы назвать вежливостью любовных страстей. Он не умел ни лгать жене, ни говорить правду любовнице, — словом, не овладел еще наукой, с помощью которой можно держать женщину в руках. Ему пришлось употребить всю силу своей страсти, чтобы добиться прощения у Беатрисы, он вымаливал его битых два часа и все время лицезрел перед собой неумолимого, разгневанного ангела, возводившего очи горе, чтобы не видеть подобной низости, слушал высшие соображения, которые полагается излагать маркизам, — и все это говорилось голосом, полным слез или чего-то, очень напоминающего слезы, которые г-жа де Рошфид украдкой утирала кружевным платочком.
— Говорить со мной о жене чуть ли не на другой же день после моего падения!.. Скажите уж прямо, что она перл добродетели! Я знаю, что она находит вас прекрасным, она без ума от вас! Вот это-то и есть греховная любовь! А я, я люблю вашу душу, ибо, знайте, мой друг, вы просто уродливы. Любой итальянский пастух красивее вас...
И начала...
Быть может, читатель удивится подобным приемам, но Беатриса сознательно прибегала к ним. При третьем своем воплощении (ибо с каждой новой страстью женщина становится иной) Беатриса уже не имела себе равных по части уловок — слово, наиболее точно определяющее долгий опыт, который дают женщине любовные приключения. Маркиза де Рошфид умела видеть себя в зеркале. Умные женщины никогда не заблуждаются относительно перемен в своей внешности; они знают наперечет все морщины; они замечают, как возле глаз образуются «гусиные лапки», видят, как блекнет кожа, — они знают себя наизусть, и самые их усилия сохранить молодость выдают их страх перед надвигающейся старостью. Таким образом, вступая в борьбу с молодой и блестящей женщиной, желая одерживать над ней по шести побед на неделе, Беатриса вынуждена была черпать свои соблазны в искусстве куртизанок. Не признаваясь даже себе в своих черных замыслах, готовая в страстном влечении к Каллисту пустить в ход самые сомнительные средства, Беатриса решила уверить барона, что он некрасив, неуклюж, уродлив, что ей он противен, — наилучшая система в отношении мужчин-завоевателей. Преодолеть искусно разыгрываемое презрение женщины — да ведь это значит ежедневно одерживать над ней победу, равную победе первого свидания. Больше того — это лесть, скрытая под маской ненависти и в ней черпающая красоту и правду, свойственные всем метаморфозам, которые создавались вдохновенными и безвестными поэтами. Ведь мужчина решает тогда: «Я неотразим», — или: «Я умею любить, раз я победил ее отвращение». Если вы отрицаете полезность этого метода, применяемого обольстительницами и куртизанками всех слоев общества, чем же в таком случае объясните вы страдания тех мужчин, которые годами пытаются побороть равнодушие своих избранниц, ищут разгадки каких-то особых тайн, словно существует наука завоевания взаимности.
Беатриса удвоила презрение, которым она пользовалась как своего рода моральным оружием, и непрерывно сравнивала свой поэтический, уютный уголок с особняком дю Геников. Каждая покинутая женщина в той или иной мере опускается и в отчаянии забрасывает свой дом. Предвидя это, г-жа де Рошфид исподтишка повела атаку на блеск Сен-Жерменского предместья, на всю эту глупую, как она говорила, роскошь. Сначала Беатриса заставила Каллиста поклясться в ненависти к жене, которая, как она уверяла, просто разыграла комедию, а на самом деле вовсе и не болела. Затем состоялась трогательная сцена примирения. Маркиза жеманилась и ластилась к Каллисту среди восхитительных цветов — целый зимний сад в гостиной! Беатриса была мастерица по части всяких модных пустячков, ухищрений, нарядов и манер — она даже злоупотребляла всем этим. Оставленная своим композитором, маркиза чувствовала на себе презрение света, и теперь она жаждала славы любой ценой, хотя бы даже ценой распутства. Несчастье молодой супруги, прекрасной, богатой Сабины де Гранлье, должно было послужить ей пьедесталом.