Бедный Павел. Часть 2
Шрифт:
Бухвостов предложил, пусть и с моей подсказки, применять расположение цехов и рабочих мест в соответствии с технологическим циклом, Эйлер донимал брата и добивался применения новейших методов прозводства. Они были уверенны, что в ближайшее время смогут предложить на вооружение армии ружьё, не уступавшее по дешевизне и надёжности пресловутой английской «Браун Бесс». Ну а пока Тула могла выдавать около восьми тысяч ружей и столько же сабель и палашей в год, тем самым закрывая текущие потребности армии.
Снова знакомый и привычный темп работы, но на сей раз в пятницу уверенно направил свои стопы в Петергоф — к матери.
— Павел,
— Я же тебе рассказал, мама, наши отношения с тобой для публики начинают снова разлаживаться…
— Сын мой, я ещё в своём уме и прекрасно помню, о чём мы договорились! Я о другом — о Прасковье.
— А! Теперь понял, Ваше Величество! — засмеялся я невесело.
— Не шутите со мной о важных вещах, Ваше Высочество! — в ответ мне улыбнулась Екатерина Алексеевна.
— Прасковья — моя жена, мама! Жена перед Богом и людьми! Пусть она и оказалась неверна государству и, пыталась стать неверной мне, но выносить сор из избы России негоже. Никто не должен узнать о неустроении в нашей семье. Прасковья к тому же носит под сердцем моего ребёнка. Так что, до родов ничего не изменится, по крайней мере, официально.
— Что же, сын, я долго думала над этим… И я согласна с тобой — показать разлад в императорской семье, означает не только дать плохой пример подданным! — здесь она мученически скривила рот и возвела глаза к небу, ибо её собственная жизнь долгое время как раз и являлась таким жупелом для окружающих, — Это означает вступить на опасный путь поощрения всяческих заговоров! Если в твоей семье нет лада между женой и мужем, то только глупец не попытается использовать это. Однако твой наследник нам нужен! Нужен государству для обретения уверенности в сохранении династии. Долгие годы страх перед новой смутой есть главный страх подданных наших, и мы любыми силами должны с ним бороться! Так что, воистину, никаких слухов об участии Прасковьи в «Катькином заговоре» быть не должно. По крайней мере, до родов…
— Да и после родов, я бы не желал…
— Конечно, Павел! Лучше, если бы эта тайна навсегда была погребена в тине истории, но об этом знают, как минимум пруссаки и англичане!
— М-да… Тогда, по-моему, самая верная идея — Прасковье уйти в монастырь от горя за свою глупость!
— А она захочет?
— А ей будет предоставлен выбор?
— Ты жесток, сын мой!
— А что, мама, у меня есть другое решение? Жить с ней, как я уже сказал, долго и счастливо — я уже точно не смогу. Развестись с ней, и дать ей уехать к родителям — тоже никак. Мы явно оповестим всех о нашем несчастье и, более того, дадим всем недругам прекрасный инструмент для вмешательства в наши дела. Как напрямую через венчанную супругу мою, так и через различные лживые слухи о моих детях, которых она вроде как родит в разлуке!
— Ты думаешь, что всё настолько плохо?
— А ты думаешь, что это не так?
— Ты говорил об этом с Платоном?
— Да. Он подтвердил свою готовность обеспечить это решение. Он мне буквально сказал, что сей грех он отмолит! — грустно усмехнулся я.
— Как ты? — помолчав, очень тихо спросила императрица.
— Плохо, мама! Я допустил такое множество ошибок! Теперь именно Прасковье платить за них! Каково ей в столь молодые годы будет отправиться в монастырь?
— Так её вина здесь больше твоей!
— Вот я думаю, мама, а мы-то сами были ли лучше, когда батюшку свергнуть решили?
— Молчи, сын! — лицо её посуровело, а голос звякнул металлом, — Всё затеяно было только мною, ты в том деле слишком мал был! И двигало мною не желание просто власть захватить, а страну да и нас с тобой спасти от безумия мужа моего!
— А Прасковью спроси, может, и она то же самое расскажет!
— Ты сомневаешься? — тихо-тихо сказала моя мать.
— Да нет, мама… Жалко мне Прасковью, вот и придумываю ей оправдания, ну и обкатываю варианты общественного мнения и ищу, как с ними бороться… — криво усмехнулся я.
— Помогает? — участливо спросила императрица.
— Мало помогает. Однако есть империя, есть дела по устроению её — вот это помогает! — уже более открыто улыбнулся я, — Матушка Иулиания советует Киево-Николаевский Новодевичий в Алатыре, там и устав строгий и игуменья благочестивая, и места от границ удалённые…
— Уже и монастырь ей подобрал… Молодец, значит, решил твёрдо?
— А как ещё это можно делать?
— Прости меня, Павлуш, ведь это я выбирала её, мне казалось, что она может стать хорошей женой тебе и твоей опорой в жизни.
— Пусть ты и выбирала, но решения принимал я сам! — я обнял её. Мне была важна её поддержка в этом вопросе. Всё-таки пусть у меня за плечами уже много лет в двух мирах, но вот семейного счастья я пока так и не нашёл.
— Я буду рядом с тобой столько, сколько нужно!
— Не спеши, Мама! Тебе скоро рожать, да и Маше местный климат не подходит. Я справлюсь! Позаботься о себе и своих детях!
Екатерина лишь усмехнулась, глядя на меня.
Глава 19
Ивашин шёл по лесу. Шёл вполне уверенно — валежник уже не похрустывал предательски под его ногами, птицы в испуге не прекращали свой щебет в ветках над его головой, нос его различал запахи на несколько вёрст вокруг, ему было легко, как птице в полёте. Кто бы сказал Петру несколько лет назад, что его судьба — охота, лес и этот остров. Пусть другие его называют — Южный остров, для него — Петра Ивашина — он только остров Счастья.
Ивашин был благодарен своей Туне и её отцу Кунасику, которые подобрали его — раненного медведем охотника, выходили и научили жить в лесу. Теперь он был настоящим человеком — айном на местном языке и членом большой семьи Кунасики. Пётр шёл к родичам — семье Саткетека обменять меха куницы и сушёное мясо на медвежью шкуру, которую очень просил его привезти голова Новой Вязьмы — небольшой деревни на юго-востоке острова.
Ивашин стал вольным охотником, который снабжал русские поселения — все пять посёлков на берегах Южного острова, что были основаны Камчатским наместником как базы для исследований и освоения местных земель, мясом и шкурами. Иной раз Пётр приносил в посёлки необычные камни или растения.
Меньше всего бывший солдат ожидал, что станет лесным жителем. Даже до рекрутчины он любил лес, но жить так даже не думал. Однако вот так сложилось. Он записался в добровольцы и прибыл в числе первых русских поселенцев на Южный остров, мечтая о том, чтобы видеть как можно меньше людей вокруг — он их научился терпеть, но не любил. Так и не смог перебороть Ивашин свою злобу ко всем окружающим.