Бедный попугай, или Юность Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория
Шрифт:
Он читал, а я слушал. Вокруг не было ни души. Все были в театре на представлении трагедии.
Гней Эдий замолчал, почесал себе переносицу и продолжал:
IV. — Ненаказание, аурок… Этот урок для него она растянула более чем на полгода.
С сентября он снова стал таскаться к Юлии, хотя никто его туда не звал. Но он узнавал у Гракха или у Криспина, когда компания направляется на прогулку или собирается в застолье, и плелся или возлежал вместе со всеми. Его всегда пропускали в дом Агриппы, никто не прогонял его, когда он увязывался за прогуливавшимися. Но Юлия его совершенно не замечала. Она скользила по нему взглядом, как по стене в помещении, или по домам на улице, или по кустарникам в саду, и, скажем, разговаривая с Гракхом и на того глядя, а потом переводя взор на
Из друзей Юлии, как женщин, так и мужчин, никто не придал этому особого значения. Ибо, во-первых, никому, кроме Фебы, не было известно о встрече Юлии с Фениксом, а во-вторых, едва ли не каждый в ее свите некогда испытывал такое тотальное к себе невнимание, порой без всякого на то основания: и Пульхр, и Сципион, и даже Криспин, которого из-за его шуточек и проделок очень трудно было игнорировать и не замечать.
Феникс же старался быть как можно менее заметным: почти не открывал рта, на трапезе занимал наиболее темное и отдаленное от центра ложе, на прогулке держался в хвосте шествия.
Так было на всём протяжении сентября.
Но начиная с октября он вдруг перестал быть незаметным и нарушил свое молчание. Сначала позволил себе отдельные реплики, к Юлии непосредственно не обращенные, но комментирующие и дополняющие либо ее собственные слова, либо то, что ей говорили другие. Юлия по-прежнему его не видела и не слышала. И тогда он стал задавать ей прямые вопросы, ничего примечательного в себе не содержащие, но конкретно к Юлии обращенные; типа: «отличные устрицы, позволь, Госпожа, я тебе передам парочку?» или: «ты, Госпожа, не легко ли оделась? сегодня дует колючий аквилон» и тому подобное. Когда он впервые вопросил Юлию, та растерянно оглянулась, будто не понимая, откуда прозвучал голос. В ответ на второй вопрос, через несколько дней заданный, она наконец взглянула на Феникса и, словно впервые его увидав, выразила на лице искреннее недоумение: о чем это и зачем ее спрашивают? На третий вопрос Юлия откликнулась какой-то презрительной репликой, которую Квинтий Криспин, к сожалению, не запомнил… Он, Квинтий, по-прежнему был моим главным осведомителем, ибо я тогда еще не был вхож в компанию Юлии…
Тут уже Юлины адепты не могли не заметить пошатнувшегося положения Феникса в их среде. И первыми стали шушукаться у него за спиной женщины: Полла Аргентария и Аргория Максимилла. Изысканный и деликатный Семпроний Гракх стал смотреть на Феникса с состраданием; но ты ведь помнишь, что это был на редкость ироничный человек, который природную свою иронию не до конца умел контролировать, и она примешивалась ко всему, что он делал, в том числе и к сострадающим его взглядам. Клавдий Аппий Пульхр примерно с середины октября при общении с Фениксом вдруг взял манеру смотреть ему не в глаза, а в лоб, и разговаривать с ним, как некоторые патроны разговаривают со своими клиентами: вещая, словно с трибуны, не принимая во внимание ответные реплики и обрывая на полуслове; при этом то и дело поглядывал на Юлию — видит она или не видит, как он, следуя ее примеру, обращается с неугодным или наказанным.
А нагло-откровенный Сципион при открытии Сулланских игр, когда в праздничных тогах и увенчанные шли к амфитеатру Тавра, громко, так, чтобы все слышали, спросил Феникса: «Ты что, не замечаешь, какое к тебе отношение?» Феникс ему не ответил, лишь пристально и тяжело глянул в глаза попутчику. «А если заметил, что тебя ни видеть, ни слышать не желают, так зачем с нами таскаешься?» Все притихли и чуть ли не остановились, ожидая ответа. И только Юлия, не повернув головы и не замедляя шага, продолжала идти в сторону Марсова поля. А Феникс, глядя в лицо Корнелию Сципиону, тихо спросил: «Ты от себя говоришь? Или Госпожа велела мне передать?». «От себя», — ответил Корнелий. «Я так и подумал», — сказал Феникс и, убыстрив шаг, стал нагонять Юлию, чтобы идти сразу за женщинами, рядом с Семпронием Гракхом.
На гладиаторских боях он единственный из всей Юлиной компании трижды поднимал руку с большим пальцем вниз, требуя добить поверженных бойцов. А после представления, проводив Юлию до дому, Феникс, возвращаясь к себе домой, шел стремительной походкой, врезаясь в скопление людей и расталкивая их руками, или, обгоняя человека, специально задевая его плечом. Лицо у него было злобным. И некоторые встречные сами шарахались в сторону, чтобы с ним не столкнуться.
— Сулланские игры, — продолжал Вардий, — в ту пору длились до ноябрьских календ. И оставшиеся шесть дней Феникс не покидал своего дома, а раб его, парфянин Левон, никого к нему не пускал. «Неужто и меня не пустишь?» — строго спросил я. «Не могу пропустить, господин», — испуганно ответил Левон. «А ну-ка отойди в сторону», — приказал я. А раб раскинул в стороны руки, встал передо мной на колени и страдальчески вскричал: «Не могу, клянусь Анахитой! На него снизошло вдохновение богов! Он пишет трагедию! Так велено отвечать! И тебе, господин, в том числе!»
Я ушел. Но выставил у Фениксова дома наблюдение. Три моих раба, сменяя друг друга, следили за его виминальским жилищем. И на следующий день после ноябрьских календ мне донесли, что к дому приходила какая-то женщина, по виду вольноотпущенница. Она что-то шепнула Левону и удалилась. А через короткое время из дома вышел Феникс и чуть ли не побежал в сторону Палатина.
Феникс сам ко мне заявился дня через три. Он выразил желание у меня отобедать. С удовольствием поглощая закуски, он между прочим мне объявил: «С той высоты, на которую меня занесло, я имел неосторожность взглянуть вниз на людишек, на их жалкую и смешную суету. И поначалу на них рассердился. Но, слава богам, скоро понял: не надо смотреть вниз. Ведь я уже так далек от всего, что там копошится. Я должен быть недосягаем для насмешек и зависти. Своей обидой я лишь затрудняю полет и теряю высоту… Амур мне приготовил приют. И я в него скрылся… Прости, Тутик, я даже тебя не должен был видеть!»
«Я знаю. Ты писал трагедию», — сказал я, с нежностью глядя на любимого друга.
«Трагедию? Какую трагедию?» — спросил Феникс и с искренним удивлением на меня посмотрел.
Когда подали первое основное блюдо, Феникс, с аппетитом за него принявшись, поведал мне, что Юлия и Гракх снова его призвали — так он выразился. Но теперь, когда влюбленные удаляются в спальню, у входных дверей сторожит Секст Помпей. Полла Аргентария по-прежнему дежурит возле опочивальни. А ему, Фениксу, поручено иное задание. Теперь, когда Госпожа овдовела, ей и Семпронию нет надобности встречаться в чужих домах. Они могут совершать жертвоприношения у Юлии. Почти всех Агриппиных рабов Юлия продала. Так что в доме остались лишь самые доверенные слуги. Юлины мальчики, оба Цезаря и маленький Постум, живут вместе с Августом и Ливией. А с Юлией — только две девочки: пятилетняя Юлия Младшая и трехлетняя Агриппина. Так вот, когда Гракх посещает Госпожу, няню отсылают из дома, а девочек поручают ему, Фениксу. Он их развлекает: рассказывает им сказки, истории про детей из мифологии и римской древности… Тут Феникс, не забывая про кушанье, с увлечением принялся пересказывать те истории, которые он уже рассказал маленькой Юлии и Агриппине.
А я, выслушав про детство Геркулеса, про Ромула и Рема, не удержался и спросил:
«И сколько раз Гракх… навещал при тебе Юлию?»
Феникс, казалось, не расслышал моего вопроса. Но перестал рассказывать про детство героев и принялся описывать внешность девочек: Юлия Младшая — само очарование, и волосы у нее почти такие же рыжие, как у матери; Агриппина же от Госпожи почти ничего не взяла и сумрачным взглядом своим, угловатыми движениями похожа на своего покойного отца. Маленькая Юлия сразу же прониклась симпатией к нему, Фениксу, слушает его, сверкая зеленоватыми глазками и чуть приоткрыв свой обворожительный пухлый ротик. А младшая Агриппина первое время дичилась, делала вид, что не слушает, хотя на самом деле очень внимательно слушала… И обе девочки называют его учителем, — им так велено, ибо, если в «Белом доме», в доме Августа и Ливии, случайно узнают о том, что няню у девочек периодически забирают и вместо нее с ними занимается он, Феникс… «Ну, ты понимаешь. „Учитель“ — и этим всё объясняется», — улыбнулся мой друг.
«Понимаю», — ответил я и велел подавать второе главное блюдо.
Феникс на него накинулся, будто до этого ничего не ел. Но через некоторое время отставил в сторону тарелку, тщательно протер салфеткой сначала губы, затем руки и, насмешливо на меня глядя, заговорил тихо и укоризненно:
«Знаю, о чем ты думаешь. Но, представь себе, не угадал, не угадал! Я в первый момент испытал, нет, не ревность, а стыд перед ним, моим другом, Гракхом… Я и теперь, когда с ним встречаюсь, стараюсь не смотреть ему в глаза… Будто я, наглый самозванец, украл у жреца жертвенные орудия, которыми не смог воспользоваться и тем самым совершил не просто предательство — святотатство сотворил!.. Понимаешь?»