Беги как чёрт
Шрифт:
Тут Рене осеклась, подумав, что говорит уж слишком резко.
– Подожди. Эй!..
– Да что же это такое?! – воскликнула Рене, глядя на дисплей смартфона, на котором еще светилось «вызов завершен». Следуя моментальному порыву, девушка перезвонила. – Какого черта? – прошептала она, когда услышала, что абонент не может ответить на звонок.
Несмотря на то, что чувствовала негодование, она сделала еще две попытки. Негодовала Рене на то, что сама того не желая, она оказалась участницей чужой игры. Причем тот, кто строил из себя жертву, на самом деле был охотником, а настоящей жертвой оказалась именно она, по крайней мере, сейчас. Ведь, как ни крути, он заставил ее волноваться, и Рене не могла этого отрицать. Другое дело, что волновалась она не потому, что ее уж слишком беспокоила его судьба; в значительно большей мере, к волнению взывала ее совесть. Нельзя было не признать, что Винсу удалось связать ее
«Мы в ответе за тех, кого приручили. Но как? Как я могла позволить этому случиться?»
«Так же, как позволяешь и сейчас: просто думая об этом».
Еще неприятнее ей стало, когда она подумала, что Винс рано или поздно включит телефон и увидит от нее три пропущенных звонка, и его самодовольная улыбка мелькнула перед ее мысленным взором. Нет, она не верила, что этой ночью Винс может нажить себе особых неприятностей, но даже в самых рациональных умозаключениях всегда остается место для «вдруг».
– Не позволяй, – прошептала она сама себе. – Тем более, сегодня. Точно не сегодня. Сегодня надо выспаться.
Рене легла на правый бок и закрыла глаза. Она невольно улыбнулась своей мнительности, когда ей представились похороны Винса, и как все присутствующие перешептываются и указывают друг другу в ее сторону укоризненными взглядами. Она попыталась думать о совершенно посторонних вещах; вспомнила, например, о мальчике лет десяти, которого видела пару дней назад с огромной собакой неизвестной Рене породы, и как подумала, что именно собака выгуливает ребенка на поводке, а не наоборот. Через секунду, в ее воображении, эта самая собака перегрызла Винсу горло. Рене подумала, что ей сейчас неплохо бы выпить, но дома не было ни капли спиртного. Тут же она представила, как Винс выпивает стакан водки – девушке даже показалось, что она ощутила ее привкус во рту, – как тащится домой, засыпает в какой-нибудь подворотне и захлебывается собственной рвотой. Рене подумала было сходить умыться, но Винс ее опередил, поскользнулся в ее ванной и опрокинул на себя стеклянную полку. Осколки торчат у него в груди и лице, один в сантиметре от глаза, кровь смешивается с водой и стекает в сливное отверстие, а он – совершенно невменяемый – пытается подняться, стонет от боли и разрезает себе руки, вновь падает и остается истекать кровью. Эта сцена представилась Рене настолько ярко, что даже мороз по коже пробежал. Она открыла глаза и перевернулась на спину.
– Сука, я тебя ненавижу, – процедила она.
«Все ведь было нормально, я уже спать легла. Нет, мать твою, именно сегодня ты решил мне палку в колеса засунуть. Какой же ты мне друг, Винс? А самое мерзкое, что мы оба осознаем весь абсурд происходящего. Но ты в этом, похоже, как сыр в масле, а я нет. Я-то чувствую себя обманутой. «Хмельной лис» – я ведь знаю, где он находится. А еще я знаю, что ты напьешься, проспишься, и все с тобой будет нормально. Сучонок, я тебе этого никогда не прощу. Почему ты не можешь понять, что ты мне не нужен, Винс?! Не нужен. Я даже не уверена, что ты хороший человек. Я хочу покоя, а ты заставляешь меня нервничать. Мне нужно спать, а ты мне не позволяешь даже такой мелочи!»
Рене перевернулась на левый бок и вновь закрыла глаза. А через десять минут она уже одевалась и ждала ответа от оператора службы заказа такси.
Глава V
09.06.2016 (четверг, день)
Уже трижды Джессика говорила себе, что смотрится в зеркало последний раз и после этого снимает платье, но не тут-то было. Как магнитом ее вновь тянуло к зеркальной двери шкафа-купе, и вновь она принималась дефилировать по своей спальне, не сводя глаз с отражения. Еще никогда в жизни она не казалась себе такой стройной и, самое главное, грациозной. До покупки платья, более всего она волновалась, что подведет ее именно походка – Джессика очень редко носила обувь на каблуках. Не то, чтобы она не умела ходить на высокой обуви, но сейчас ее требовательность к себе была завышена, и походку свою она хотела видеть не просто ровной, а очень ровной и уверенной. Купив еще месяц назад лакированные туфли кремового цвета на невысокой шпильке, она упорно тренировала свою поступь – при этом воспользовавшись большим количеством соответствующих тренингов, найденных ею в интернете, – и теперь была вполне спокойна: добиться желаемого результата у нее получилось. На груди ее красовалось золотое ожерелье с изумрудом размером с ноготь мизинца, инкрустированным в кулон в виде капли – фамильная драгоценность, в числе прочего наследства, доставшаяся Джессике от ее, ныне покойной, бабушки.
Джессика слабо представляла, какими критериями пользуются светские люди при выборе вечерних нарядов, и не исключала возможности, что в чужих глазах она будет выглядеть не столь эффектно, как ей хотелось бы. Но все же ей казалось, что зеленые глаза, зеленый изумруд на груди и светло-зеленое платье отлично гармонируют, сочетаясь в мягком, ненавязчивом контрасте с нежно-темными оттенками ее каштановых волос, вышеназванных туфель и небольшой сумочки на плече того же кремового цвета. Единственным, что на данном этапе не вполне удовлетворяло Джессику, были ее волосы, прямыми прядями спадающие на плечи. Но уже завтра эта проблема тоже будет решена, и, глядя в зеркало, Джессика старалась видеть, как ее локоны легкими волнами будут обрамлять лицо, побывавшее в умелых руках визажиста.
Девушка улыбнулась и прошептала:
– Подруга, ты восхитительна.
Ей потребовалось еще долгих полчаса, чтобы, наконец, снять свой наряд и надеть привычные джинсы и футболку.
– Да я и так ничего, – сказала она и послала своему отражению воздушный поцелуй.
Как и должно было быть, с приближением вечера пятницы, до которого оставалось чуть больше суток, из подсознания ее все сильнее и сильнее пробивалось чувство беспокойства. Джессика знала, что завтра, в течение всего дня, это беспокойство будет не просто пробиваться, а ломать все редуты и кордоны в ее душе. Сейчас же, ей казалось самым оптимальным вариантом просто отсидеться дома, но еще никогда на нее так не давили собственные стены. Она могла найти себе массу занятий, чтобы скоротать время – можно было приготовить ужин, или убрать в квартире, или помыть окна. Можно было почитать книгу, посмотреть фильм или просто полежать в ванне и еще раз в мельчайших подробностях представить себе события завтрашнего вечера, как она делала сотню раз прежде. Но любая целенаправленная активность – физическая или умственная – только возбудила бы ее еще сильнее, но никак не отвлекла. Не горела она желанием и видеть сейчас людей, к тому же опасалась, что при каких-нибудь обстоятельствах может встретить Клода или Монику – а ей совсем не хотелось компрометировать себя в их глазах, – но сидеть дома было невыносимо. К тому же, Джессика знала, что в таких случаях активное одиночество спасает очень хорошо; нужно просто быть среди людей, но не входить в тесный контакт: погулять в парке, посидеть в кафе или баре, подслушивая чужой разговор, бесцельно пройтись по магазинам.
«Черт возьми, а если я ногу подверну, пока буду шляться? Просто споткнусь и подверну; да так, что не смогу ходить пару дней. Тогда что? Отложим все еще на неделю? Нет, я не вынесу еще неделю, это должно произойти завтра; я не выдержу еще неделю в обществе этих проклятых тридцати тысяч. Я должна избавиться от них завтра же! Завтра! А то, чего доброго, взбредет в голову купить машину, а то и две. На эти деньги, в принципе, можно купить три более-менее нормальных машины. Я бы вполне могла поехать в Штаты и прожить там полгода. Черт возьми, похоже, у меня рождается новая мечта; новая американская мечта. А что, если я даже не дойду до автобуса? Что если меня собьют на светофоре? Или дойду, но автобус взорвет террорист? Да, это кажется абсурдными сказками, но ведь каждый день и каждую минуту людей насмерть сбивают и взрывают, и почему такой жертвой не могу стать я? Могу. Вполне даже могу. Или еще что-нибудь; кирпич, например, упадет с какой-нибудь крыши. Но это вряд ли, на самом деле. А вот подвернуть ногу или попасть под машину – это более чем вероятно. Или вдруг дождь, гроза и меня убивает молнией. Нет, это тоже не пройдет – погода не та. Сто процентов, я подверну ногу. Как пить дать. Может и под машину попаду, и поминай как звали; а если и не насмерть, то с ногой точно что-то будет».
Несмотря на столь пессимистичные настроения, спустя пятнадцать минут, когда в Арстаде было три часа дня, Джессика Фэйт вышла из подъезда своего дома и взяла курс к автобусной остановке. Она прошла метров пятьдесят и вдруг услышала за своей спиной жалобный кошачий плач. Джессика обернулась и увидела, как из-за живой изгороди, росшей вдоль тротуара, вылез серый облезлый котенок – худой и с огромными, торчащими над вытянутой мордой, ушами. Скуля, он подошел прямо к девушке и, выгибая тощую спину, принялся тереться о ее ноги.
– Ты чего, приятель? И откуда?
Она неуверенно погладила кота по голове, а тот встал на задние лапы и попытался добиться еще большего расположения.
– Бедняга, есть хочешь? На обратном пути куплю тебе молока и пару сосисок, пойдет?
Джессика тронулась с места, но котенок поплелся вслед за ней, оглашая улицу своими стенаниями. Девушке стало неловко.
– Слушай, друг, – вновь обратилась она к животному, – я хотела с тобой договориться, но ты, видимо, туговат немного. Так что, извини, но пути наши расходятся, – она нагнулась и без лишней нежности развернула кота в обратном направлении.