Беги как чёрт
Шрифт:
– Она из Мэйвертона? – тут же спросил он во избежание хоть кратковременного молчания, которое его мать могла бы расценить как размышления над ее словами.
– Да, но вряд ли вы пересекались. По крайней мере, она тебя никогда не видела, – Моника кивнула в сторону семейного фото, висевшего на стене гостиной рядом с иконой Христа.
– А почему в Арстад переехала?
Эдвард задержал взгляд на лице Иисуса, а мысленно представлял, какой могла быть внешность девушки, о которой шла речь.
«Мать, конечно, любит делать упор на благочестии, благородстве и кротости, но красоту
– Несколько лет назад умерла ее бабушка и оставила ей в наследство квартиру на северном берегу, на улице Фридриха Шиллера. Я, кстати, почему спросила, что у тебя могут быть основания избегать знакомства со столь милой девушкой. Может, у тебя кто-нибудь есть? Ты с кем-то встречаешься? – в очередной раз Моника старательно избежала заинтересованности в тоне.
– Нет, мама, что ты? Я бы тебе сразу сказал. Нет, у меня слишком мало времени для романтизма, все мои мысли сейчас занимает учеба.
Моника поджала губы, и Эдварду показалось, что на лице ее промелькнула тревога.
– Конечно, милый. Учеба сейчас важнее, – сказала она. – Но все-таки, тебе уже двадцать три, ты красив, умен и обеспечен и все же…
– Сынок, обязательно попробуй картофельный салат, – встрепенулся Клод и протянул сыну пиалу с салатом, – он просто восхитителен.
Моника замолчала, казалось, даже довольная тем, что супруг ее перебил. Но Эдвард по реакции отца понял, что данная тема уже не раз поднималась в его отсутствие.
«Интересно… – впервые Эдвард почувствовал удовольствие от этого семейного общения. – Допускаешь ли ты, что я могу скрывать от тебя подробности своей личной жизни? Или же тебе выгоднее считать меня неудачником?»
– У меня еще все впереди, мама, – ответил Эдвард, накладывая себе салат. – Моя судьба никуда от меня не убежит, – он коротко улыбнулся в адрес матери.
– Я знаю, дорогой, – Моника тоже постаралась улыбнуться, но Эдвард видел, что не вполне развеял ее сомнения. Она многозначительно взглянула на мужа, тот нервно поерзал на стуле и вновь попытался разрядить обстановку:
– Ну, а как с учебой, Эдди? Чем ты собственно будешь заниматься в немецком консульстве?
Как и ранее со спагетти, Эдвард теперь проявлял завидное усердие с салатом, чтобы скрыть улыбку, яростно просившуюся на его лицо. Эдварда позабавило, что вообще было упомянуто о его обучении – столь незначительной теме по сравнению с успехами Томаса, прелестями новой воспитательницы и его личной жизнью.
– Все нормально, пап. Практика – это еще не карьера, поэтому буду делать все, что скажут. Опыт для меня сейчас куда важнее, чем преждевременные амбиции. Вообще, я очень рассчитываю на эти три месяца – думаю, именно за это время я окончательно выберу свой путь.
На этом разговор об обучении и светлом перспективном будущем был исчерпан. Спустя две минуты молчания, Эдвард вдруг почувствовал, как в воздухе гостиной витает напряжение. Не отрываясь от салата, он искоса посмотрел на мать, потом на отца и понял, что не ошибся: между ними шел оживленный диалог одними взглядами, и во взглядах этих – особенно в отцовском, – Эдвард прочитал нерешительность, через которую нужно было во что бы ни стало перешагнуть.
«Отлично! Значит, сюрпризы еще не окончены! Самое сладкое осталось на десерт. Сейчас ты соберешь посуду, и уйдешь на кухню. Вернешься через пять минут с чаем и своим долбаным малиновым пирогом – моим любимым, как же еще? – к тому времени, когда папа распишет мне суть дела, а тебе останется лишь поставить жирную точку и попросить меня подписаться».
– Эдвард, твоему аппетиту волк позавидует, – Моника натужно улыбнулась. – Я пойду, приготовлю тебе чай и отрежу кусок твоего любимого пирога.
Она забрала грязную посуду, поцеловала сына в макушку, в чем Эдвард уловил некое предупреждение, и еще раз многозначительно взглянула на мужа. Оставшись наедине, отец и сын некоторое время внимательно смотрели друг на друга.
– Я готов, пап, – через полминуты произнес Эдвард с усмешкой на губах.
Еще несколько секунд Клод продолжал внимательно изучать лицо сына, который был похож на него лишь разрезом глаз; во всем остальном же младший Эспер был копией Моники. Затем Клод тяжело вздохнул и провел руками по лицу. Уже открыл было рот, чтобы начать говорить, но вдруг встал, быстро подошел к бару и налил себе изрядную порцию виски. Выпил и произнес:
– Мы решили усыновить Томаса.
Эдвард был готов к чему угодно, но не к такому. Во второй раз вилка выпала из его руки, так же ударилась об стол и так же полетела на пол. Парень с открытым ртом смотрел в спину отца и пытался осмыслить услышанное. Но чем больше у него это получалось, тем отчаяннее он старался в это не верить.
– Но… зачем? – только и смог выговорить он.
Клод повернулся, и на лице его было написано тихое отчаяние.
– Она… то есть мы, – тут же исправился он, – решили, что этот ребенок, как и все, заслуживает иметь семью. Заслуживает будущего.
– Но… вы и так можете обеспечить ему будущее! – с ужасом в глазах прохрипел Эдвард. – И так можете обеспечить его всем необходимым. К чему эти излишества, папа?! – Эдвард медленно встал из-за стола. – Нет, это невозможно!
«Возможно» – говорил ему в ответ взгляд отца.
– Нет, папа! Одно дело – опекунство, а другое – отцовство! Это не игрушки, это какая-никакая судьба! – возмущение не позволило ему говорить дальше, и он рухнул на свое прежнее место.
Через минуту мать поставила перед ним поднос и положила руку ему на плечо.
– Сынок, – ласково говорила Моника, тогда как его выворачивало от ее голоса, – судьба благосклонна не ко всем людям. Это необходимо понимать. Но еще важнее понимать, что как бы ни обделила человека судьба, намного в большей мере продолжаем это делать мы – люди. На фоне всеобщего равнодушия мы забываем о том, что своим благосостоянием, вполне возможно, обязаны чьей-то жертве. Понимаешь мою мысль?
– Какого черта? – процедил Эдвард и обхватил голову руками.
«Господи, я ведь знаю, что она делает! Она просто бронирует себе место в раю!»