Бегущая зебра

Лекаренко Александр Леонидович

— Что за чертово колесо, — вздохнула Юлия, качнув животом голову Вальтро. — Жизнь — это агония, мы не можем не совать свои руки в огонь и сгораем в огне, наслаждаясь и вопя от боли одновременно.

— Это формула ада, — усмехнулась Вальтро. — Тот, кто придумал это, сэкономил на зарплате чертям. Мы наслаждаемся собственным страданием и сами наказываем себя за то, что живем. А если пытаемся не страдать, — то наказываем себя смертью.

— А смерть — это миг с закрытыми глазами, — усмехнулась Юлия. — А потом все начинается сначала, — она рассмеялась. — Но мне нравится. Я

не хочу соскакивать с чертова колеса.

— Ты и не сможешь, — сказала Вальтро. — Это колесо крутится в твоей голове. А мир стоит на месте.

— Пусть крутится, крутится колесо! — захохотала Юлия так, что Вальтро скатилась с ее живота. — Я буду ехать по головам, как по булыжникам мостовой, мне это нравится!

— Тебя снова отвезут на костер, — сказала Вальтро, садясь и поправляя волосы.

— А вот, хуюшки! — ухмыльнулась Юлия. — Теперь я сама управляю колесницей, я знаю, что все равно сгорю, но на ходу, а не на столбе!

— Ну, тогда поехали вместе, — Вальтро прыгнула на нее сверху и припечатала к постели.

Глава 32

Алик и Тельма ничего не знали о трагедии, случившейся в семье Юлии, но они позвонили этим вечером, чтобы узнать, как дела и справиться о ее здоровье, и приехали через два часа, чтобы выразить свое сочувствие.

— Ты хорошо выглядишь, — заметила Тельма.

— А с чего мне выглядеть плохо? — Юлия удивленно подняла брови. — Глупо печалиться об ушедших, зная, что они ушли не так уж далеко от тебя.

— И гарантированно встретят тебя в той же яме, — ухмыльнулся Жоржик, — не надо печалиться, вся смерть впереди, — он набулькал в стакан виски, — напейся и жди.

— Приятно погрузиться в атмосферу бодрости и оптимизма, — сказал Алик, поднимая стакан, — после всей этой омертвляющей городской суеты.

— Вам уже надоело поднимать на ноги мертвых? — удивился Жоржик.

— Надоело среди них суетиться, — сказал Алик. — Деньги — это великая вещь, но иногда от них страшно воняет, особенно в жару. У нас сильно ухудшилась атмосфера, после того, как мы лишилишиь фирменного кондиционера, — он качнул стаканом в сторону Вальтро. — Клиент приходит, лежит и воняет. Если он еще не совсем разложился, — то платит иногда. Денег становится все меньше, а воняют они все больше. Жизнь воняет.

— Пойди прими душ! — раздраженно сказала Тельма. — Ты приехал оказать моральную поддержку, а расплакался тут, как баба.

— Не как баба, — ухмыльнулся Жоржик. — Это плач Иеремии, который унюхал запах жизни. Баба не способна учуять этот запах, она живет в нем.

— Не часто встретишь такое уважительное отношение к женщине, — заметила Тельма.

— Как можно не уважать женщину, если ты в своем уме? — удивился Жоржик. — Жизнь — это женщина, она менструирует и воняет разложением. Половозрелый мужчина чувствует этот запах и плачет от похоти и отвращения. А жизнь смеется над ним, как женщина, она бессмертна и всегда все делает правильно.

— Вы радикальный феминист, — сказала Тельма.

— Я радикальный биофил, — сказал Жоржик. — Я всю жизнь лизал, сосал и нюхал жизнь, понимая, что сижу по ноздри в выгребной

яме, в которой меня и загребут. Поэтому я не боюсь, ни запаха жизни, ни запаха смерти, — Жоржик ухмыльнулся, разливая еще по одной. — Я стал умным, как сортирная крыса, и смеюсь над чистюлями, которые не могут спустить штаны, не испытывая чувства вины, и плачут над собственным дерьмом.

Вальтро и Юлия неудержимо расхохотались.

— Ну, вот, — сказал Алик Тельме, — кому ты тут собиралась подавать моральную помощь?

— Тебе! — огрызнулась Тельма. — Тебя нужно время от времени бить по морде, чтобы ты взбодрился.

— Христа тоже били по морде, — заметил Жоржик, — и посмотрите, к чему это привело?! Теперь каждый бьет ближнего по башке заранее, чтобы, не дай Бог, не пришлось подставить вторую щеку. Никогда не бейте мужчин по лицу, — Жоржик нравоучительно поднял палец, — они впадают от этого либо в ступор, либо в ярость, но никогда не реагируют адекватно. Мужчину можно бить только по жопе, тогда он полагает, что бьют кого-то другого.

— А как надо бить женщину? — с большим интересом спросил Алик.

— Женщину можно бить по чем попало, но не слишком больно, — пояснил Жоржик, — не до полного оргазма. Женщина изнасилует вас в любом случае — и прекрасно это понимает. Но поскольку женщина — это нежный и ранимый цветок, ей нужна компенсация, она хочет чувствовать себя жертвой. Женщина понимает, что ее жопа — это ее лицо в еще большей степени, чем лицо. Поэтому следует тщательно обрабатывать все поверхности, умело дозируя рукоприкладство и словесные оскорбления, — Жоржик веско пристукнул по столу донцем пустого стакана.

Вальтро, Юлия и Тельма хохотали, но Алик выглядел так, как будто готов был законспектировать инструкции.

— Женщина хочет носить плетку в зубах, — продолжил ободренный одобрением Жоржик, — но если никто не дает в рот, она возьмет в руку и отстегает вас так, что мало не покажется. Вот, за что я люблю женщин, — они не признают равноправия. Они либо сверху, либо снизу, но никогда — посередине. Посередине стоит мужчина, он всегда лижет верхнему и топчет нижнего, это называется демократией. Женщина не умещается между подстилкой и престолом, она носит плетку в зубах или корону на голове, ломая на хрен любую демократию, если ее туда пускают. Обратите внимание, две мировые системы тоталитаризма: нацизм и коммунизм, возникли именно там, где авральным методом эмансипировали женщин, — в Германии и в России. Сейчас возникает третья — в Штатах, будем надеяться, что тамошнее черно-бело-желтое бабье разнесет этот свинарник скорее, чем два предыдущих.

— Я думала, ты любишь Советский Союз, — удивленно сказала Вальтро.

— Я люблю Советский Союз, я люблю женщин, — ухмыльнулся Жоржик, разливая в стаканы, — но даже стоя раком, я никогда не любил носить плетку в зубах.

— Ваша фамилия, случайно, не Мэнсон? — спросила Тельма.

— Это неудачная ирония, — Жоржик победно оскалился, — но уместная. Сам Мэнсон мухи не обидел, всю грязную работу сделало за него бабье, которое служило ему подстилкой.

— Я так и не поняла, на чьей вы стороне? — спросила Тельма.