Белая нить
Шрифт:
Олеандр моргнул раз, другой. Рассудок, чудилось, коркой порос, сквозь которую пробивались мысли. И единственное, на что хватало сил – оценивать обстановку, обретшую ясность.
Опрятностью Олеандр никогда не отличался. Вечно раскидывал принадлежности для рисования. Комкал шаровары и рубахи, которые скатывались безобразными кучами. Но ныне покои дышали чистотой. Частый их спутник – запах краски – выветрился. Из-за ширмы у стены выглядывали треноги для рисования. Строгим рядом выстроились на подоконнике
Один шкаф, облепленный ракушками, высился в углу – за дверцами хранился посох рек и озёр, ещё в незапамятные времена подаренный дриадам наядами. Ряд книжных полок примыкал ко второму шкафу, пониже, со множеством квадратных отсеков. Внутри каждого, томясь в пухлых сосудах, хранились целебные настойки и отвары. Олеандр расставлял их впопыхах, не слишком заботясь о какой-либо упорядоченности. Но точно знал, где и что стоит.
Наградил его Тофос ценным благом – совершенной памятью. Желая запомнить что-то, он мог отпечатать видимую картину в уме и такой себе слепок в уголке сознания откладывал.
– Сколько я пре… – Словосочетание «предавался сну» отразило бы смысл пережитого неверно. Олеандр исправился: – Беспамятствовал?
– Отравились вы поутру, – по-деловому сухо ответил Аспарагус. – Уже стемнело.
Точно. Свет, заливший покои, путал. Низкое и грузное, за окном висело синюшное небо.
– Так, – скорость мышления донимала – Олеандр привык соображать быстрее, – когда… – Руку дёрнуло болью, и он прикусил язык. Зажмурился, терпя ворох покалываний, разбежавшихся по телу. – Что за напасть?
– Тени пережитого, – казалось бы, повествуя о погоде, произнес Аспарагус, – вас разум подводит?
Одному Тофосу известно, скольких усилий Олеандру стоило безмолвие. Его так и подмывало швырнуть в дедова приспешника чем-нибудь грузным – цветочным горшком, например.
– Сын Цитрина распознал в бутылке яд ламии, – между тем произнес архихранитель, видимо, почуяв дыхание смерти. – Право, вам надлежит поблагодарить его. Выжимка из итанга сослужила вам добрую службу. В противном случае, боюсь, мы с вами не беседовали бы.
– Ради такого и умереть не жалко, – проворчал Олеандр и добавил: – Ламия. И как её отрава очутилась в бутылке?
– Немудрёное деяние, – чуть помедлив, откликнулся Аспарагус. – Зелен лист, некто подмешал её туда.
– Не беси меня, Аспарагус!
– О чём вы жаждете выведать? – резко спросил тот, поглаживая усы большим пальцем. – Деяние немудрёное – истинно. Отец ваш ускакал, обитель его два дня хозяина не видывала. Стража начеку, но… В самом деле, наследник, отраву могли еще на розливе подмешать.
– Не два дня, – поправил Олеандр, осмысливая услышанное. – День. Одну ночь я провел у себя и…
– Повторюсь, – прилетело сбоку, – яд могли подмешать на розливе, поди разбери нынче, когда доставили бутыль. Недавно? Иль ожидала она вас на полке, положим, пять рассветов?
Действительно. Да и кто из дриад сознается теперь, что жаждал отравить наследника клана?
Аспарагус прицокнул языком. Ладонь его скрылась, вызволяя из-за складок камзола два темно-алых листа:
– Прошу.
– Аурелиусы! – Сердце Олеандра подскочило, забилось у горла. Он вспыхнул и сел, следя за приглашениями на казнь, которые перекочевали к пледу. – Рехнулся? Убери немедленно!
– Один я отыскал в кармане у Спиреи, – прозвучало следом. – Другой – в бутылке с нектаром.
– Что?!
Потрясение жгучим комом засело в груди. Мгновение Олеандр глядел на аурелиусы столь цепко и пристально, будто они мечом палача обернулись, который завис над шеей. Судные листы, чудилось, выжигали на простынях дыры, сочась и переливаясь оттенками алого, как пятна крови на месте злодеяния.
Выходит, гибель Спиреи – не воля невезения? Выходит, жертвой вырожденца она пала неслучайно? Кто-то и правда её заказал? А еще наследника клана дриад попытался отравить? Серьезно?
У Олеандра голова пошла кругом. Дрожащей рукой он подхватил аурелиусы. Всегда он размышлял, каково это – держать их и сознавать, что скоро лепестки жизни опадут. Как вызналось, не шибко страшно. Хотя, наверное, не стоило сравнивать, ведь участь Спиреи его миновала. А покуситель вдобавок всё извратил: сперва вредил, потом листы подсовывал.
В Эпоху Стальных Шипов провинившиеся сначала об аурелиусы обжигались, а затем уж голов лишались.
– Пф-ф, – Олеандр собрался с духом и осторожно развернул послания.
Почерк у покусителя был недурственный – равняться можно. Не столь изящный, сколь у океанид, но тоже ладный.
«Мудрецы толкуют, ежели жить по убеждения «око за око», мир ослепнет. Вздор! По моему разумению, слова эти, воплощаясь, рождают справедливость, коя разливается рекой.
А. – правитель клана дриад».
Вот и всё, что он удосужился написать. Чёрные слова отчетливо выделялись на алой бумаге. Правда, на одной слегка расплылись, словно рыдая – томление в бутылке не пошло им на пользу.
Проклятие! Олеандр откинул аурелиусы, и они, покачнувшись, соскользнули с ложа и ниспали на ковер.
Око за око. Справедливость. Письма пованивали местью, намекая, что он и Спирея за что-то поплатились. Но в чем они провинились, Боги? Перед кем? А главное, ужель кара их настигла за схожее деяние?