Белая сирень
Шрифт:
— Ах! — только и сказала она, сделав попытку захлопнуть дверь.
— Ты что — не узнала меня? — спросил Александр, потеснив горничную.
— Г-господина Нарышкина нет дома, — залепетала горничная. — И сегодня не будет.
— Вот и хорошо! — засмеялся Александр. — Но госпожа дома, я видел свет в будуаре.
— Ах, туда нельзя! — вконец растерялась горничная. — Госпожа нездорова.
— А я ее вылечу, — все еще пребывая в отменном расположении духа, сказал Александр и шагнул к лестнице.
— Нет! — вскричала горничная, раскинув
— Ты повредилась в уме, бедняжка? Забыла, с кем говоришь?
Горничная опустилась на колени.
— Умоляю вас, Ваше Величество! Туда нельзя!.. Не надо!.. О, Господи, что ж это будет?
Наконец-то до Александра дошла горькая правда. К чести его, он сразу овладел собой.
— Так кто же у госпожи? Скажи, не бойся. Тебе ничего не будет.
— Государь, увольте! Меня прогонят!
— Говори. — Этот негромкий голос, случалось, перекрывал шум битвы.
— Князь Гагарин из Опочки прискакал. — Девушка заплакала.
А государь неожиданно расхохотался.
— Такая верность заслуживает награды.
Александр достал блокнотик с золоченым карандашом и быстро набросал: «Поздравляю полком, князь, Четвертый егерский стоит в Красном Селе. А.»
— Передай князю. Госпожа тебя щедро наградит.
Хлопнула парадная дверь. Александр пошел пустынной улицей. Месяц челноком нырял в бегущие тучи. То ли от гордости своим великодушным поступком, то ли от жестокого разочарования он опять увидел себя в свой лучший миг вхождения в Париж во главе победоносных войск. Гремела музыка, звучала величальная Руже де Лиля, ревела толпа, влюбленно стонали женщины, забрасывая цветами красавца императора…
Он не заметил, как пошел дождь, сперва вуалькой мелкого петербургского сеянца, затем вхлест. Зашумело в ветвях, запузырились лужи.
Александр прибавил шагу, потом побежал. Он увидел с края парка беседку. Каменными буквами значилось: «Павильон Армиды». Он вбежал туда. Павильон был сквозным, продуваемым ветром, несущим ливневую влагу. Александр скрючился у колонны…
…Спальня Александра. Он лежит в постели, обложенный подушками, с красным, воспаленным лицом, пересохшим ртом и лихорадочно горящими глазами. На ночном столике баночки и бутылочки лекарств с бумажными шлейфами.
Елизавета Алексеевна, поддерживая его голову, дает ему освежающее питье.
— Спасибо, родная, — шепчет Александр потрескавшимися губами. — Ваш муж — старая развалина, одна ночь под дождем — и неделя в постели. А когда-то на бивуаке я спал на промерзлой земле с охапкой листьев под головой. — Кашляет, хватаясь за грудь.
— Вам надо на теплое солнышко.
— Нам обоим это надо. Дорогая, вам кажется, что я сплю, а я лежу с закрытыми глазами и слушаю ваше затрудненное дыхание, какой-то тихий стон в вашей нежной груди. — Голос его пресекся, он взял ее руку и стал целовать. — Любимая, я так боюсь
— Я согласна умереть, чтоб только услышать такие слова, — с невыразимой нежностью сказала Елизавета.
— Надо было все потерять, чтобы вернуть вас. Я лишился всех и вся: друзей, доверия армии и дворянства, любви матери, поклонения братьев, даже уважения врагов. У меня остался один Аракчеев, этот монстр…
— И старая больная женщина.
— И лучшая из женщин. Я опять богат. Богаче всех на свете. Я не хочу возвращать отвернувшихся, не хочу карать изменивших. Я хочу лишь одного: быть с вами. Уехать из этого проклятого города. Туда, где тихо, пустынно и тепло. Чтоб были только мы, солнце и море.
— Вы всегда любили Крым.
— Крым — это наместник Воронцов, его дворец, куча прихлебателей, приемы, балы, бесконечные парады и смотры, тот же Петербург, только провинциальный и потный. Вы знаете такой город Таганрог?
— Нет, где это?
— На Азовском море. Даже не город — селение. Мы будем совсем одни. Возьмем только верного Волконского, лейб-медика Вилие, двух-трех лакеев и вашу горничную.
— Вы все продумали?
— Намечтал. Чтобы всерьез продумать, нужно ваше согласие.
— Неужели вы в нем сомневались?..
…Покои вдовствующей императрицы. Мария Федоровна, Александр и Николай за чайным столиком.
— Как я буду радоваться, — с доброй улыбкой обращается Александр к Николаю, — когда увижу тебя с женой, проезжающими мимо меня, и я, затерянный в толпе, буду кричать вам.
Раздувшийся от гордости Николай тщетно делает вид, что его ничуть не привлекает, даже отвращает подобная перспектива.
Императрица Мария Федоровна куда трезвее относится к происходящему.
— Отречение чревато немалыми опасностями. Тем более двойное отречение: сперва ты, потом Константин. А ты уверен в Константине?
— Он дал мне слово.
— Письменное свидетельство надежнее.
— Есть и письмо, — улыбнулся Александр материнской предусмотрительности.
— И все-таки ты не Диоклетиан и не Карл V, а Россия не Древний Рим и не Испания XVI века. Наш народ непредсказуем.
— Вы хотите сказать, маман, что моя смерть была бы предпочтительнее? — наилюбезнейше спросил Александр.
Николай вздрогнул, с ужасом переводя взгляд с брата на мать.
— Я хочу сказать, — ледяным голосом отозвалась императрица, — что момент отречения должен быть выбран умно и точно. Я бы не спешила с этим. Мне не нравятся умонастроения офицерства.
— Что-о? — вытаращил и без того выпуклые глаза Николай. — Да я их в бараний рог согну.
— Вы молоды и горячи, Николя, — мягко пожурила сына Мария Федоровна. — Никогда не рубите сплеча. Учитесь выдержке у вашего брата.
— Это семейный заговор, — сказал Александр. — Для всех мы едем на курорт. Сперва я, чтобы все подготовить, следом моя жена. Ее здоровье внушает серьезные опасения.