Белая сирень
Шрифт:
— Да он и для самой Европы не больно хорош, — вдумчиво сказал Аракчеев. — Иначе — зачем Священный союз? Только он и сдерживает блудные силы и всех этих карбонариев. Россия есть государство по хозяйству сельское, а по духу военное. Дав стране военные поселения, вы, государь, соединили две ее ипостаси в одно целое, а сие есть воплощение исконной российской мечты.
— Алексей Андреевич, — растроганным голосом начал Александр, — а что бы в свободный час, на отдыхе в Грузино, возле прелестной подруги своей Настасьи Федоровны, взять да
— Не по разуму мне, государь. Я маленько в военном деле кумекаю, больше в артиллерии, а политическим тонкостям не обучен.
— Что обучение? Разум холоден и склонен к лукавству. Сердцем надо писать основной закон, золотыми буквами веры и любви.
— Ну, уйду я в законотворчество, государь, а кто за военными поселениями доглядит? Тут ведь работы непочатый край. Надо ими всю страну обустроить.
— Правда твоя, — вздохнул Александр. — Конституция может подождать. А ведь ты, Алексей Андреевич, осуществляешь мечты великих утопистов: Томаса Мора, Фомы Кампанеллы.
— Не знаю таких, — сухо сказал Аракчеев. — Не хотите ли, государь, в дом зайти? Глянуть, как живет боевитый Микула Селянинович?
Они вошли в чистую просторную избу с белой печью и каким-то неживым порядком во всем обставе.
— Хозяйка! — крикнул Аракчеев, но ему никто не ответил. — Вот глупая баба, сбежала со двора, даже молочка гостям не предложила.
— Запужалась, — послышался старческий голос. — В печке глечик с варенцом.
Аракчеев раздвинул ситцевую тряпицу, закрывающую угол в черной горнице, там сидел на ящике старик и плел хлыстик из тонких сыромятных ремешков.
— Кто такой? — спросил грубым голосом Аракчеев.
— Человек, — с едва уловимой насмешкой отозвался старик. — Дедушка.
— Встать, когда с тобой говорят! — рявкнул Аракчеев.
— Встал бы, кабы ноги слушались. Какой уж год сидяком сижу.
— Чем ты занимаешься? — мягко спросил Александр.
— Шорничаю помаленьку. Даром хлеб не ем.
— Не обижают тебя?
— Кто ж убогого обидит? Это над молодыми изгаляются, а со старика немощного какой спрос?
— Кто же это изгаляется?
— А всяк, кому не лень, — спокойно ответил старик. — Крепостного разве что курица не обидит, а военного поселенца и курица заклюет.
— Ах ты, смерд! — вскипел Аракчеев и замахнулся на старика, но Александр отвел его руку.
— Алексей Андреевич, не роняй себя.
Аракчеев дрожал от злости, даже царское внушение не подействовало.
— Ты не видишь, с кем разговариваешь? — прохрипел он.
Старик поднял глаза, под густыми седыми бровями зияли пустые глазницы.
— Я с Аустерлица не вижу. А знать знаю, с кем говорю. Не тебя, ты — любой, кто с палкой. А он — царь.
— Как ты меня узнал? — поразился Александр.
— По запаху. От тебя царем пахнет, от него — псарем.
— Алексей Андреевич! — предупреждающе прикрикнул Александр.
Он вынул золотой и положил его на колени старика.
— В
Расстроенный Аракчеев последовал за ним.
— Хороший старик, — душевно сказал Александр. — Он заслужил отдых. Определите его в богадельню для ветеранов. Там он будет среди своих. А здесь его могут не понять.
Лицо Аракчеева разгладилось, он с обожанием смотрел на государя…
Печатают шаг полки. Гудит утрамбованная земля плаца. Хорошо, мощно шагают вышколенные твердой рукой командира — великого князя Николая солдаты с выпученными от усердия глазами, ведомые офицерами с закаменевшими лицами.
Зачарованно смотрит Александр. Поворачивается к Николаю:
— Спасибо, брат. Ты доставил мне истинное удовольствие.
— Рад стараться, Ваше Императорское Величество! — шутливо, но явно польщенный отозвался Николай.
— Ты, право, молодец. Жаль, что по молодости лет не мог принять участие в кампании двенадцатого года. Ты, несомненно, покрыл бы себя славой.
— Вы слишком добры ко мне, — пробормотал Николай, залившийся румянцем.
— Какая великая правда в порядке! — обращаясь не столько к Николаю, сколько к самому себе, произнес Александр. — Дисциплина, дисциплина и еще раз дисциплина — вот что нужно стране, Европе, миру. Вот что нужно каждому человеку. Когда все шагают в ногу, гудит земля, но небо спокойно. Когда все поют в унисон, слова не нужны. Вот истинная мудрость, остальное от лукавого… Вели подать мне лошадь.
— Вы не откушаете с офицерами? — обиженно спросил Николай.
— Неужели я обижу таких молодцов? — улыбнулся Александр. — Увиденное взволновало меня, я должен побыть наедине со своими мыслями. Не бойся, я буду вовремя к столу…
…По лесной просеке скачет на гнедом коне Александр. Его задевают сосновые ветки, но он так ушел в думы, что не замечает этих, порой весьма чувствительных касаний.
Не сразу заметил он и пристроившегося к нему сбоку всадника на сером, в яблоках коне. А затем, скосив взгляд, он обнаружил странное: всаднику не хватало места на узкой тропе, но он спокойно наезжал на деревья и спокойно пронизал их, словно был бестелесен.
Александр встряхнулся и сосредоточил взгляд. Что-то очень знакомое было в кургузой, с наклоном вперед фигуре в серой шинели с высоким воротником; небольшая черная треуголка надвинута на лоб.
Похоже, Александр не очень удивился, узнав Наполеона.
— Почему ты здесь? — спросил он спокойным, мягким голосом.
— По вашему вызову, победитель! — Это прозвучало насмешливо, но не зло.
— Откуда такая ирония? — прищурился Александр. — Ведь я действительно победил.
— Да. И вас, и Шварценберга, и Блюхера, и Веллингтона будут помнить, потому что вы победили Наполеона. А меня, потому что я Наполеон. Меня никто не принуждал к бессмертию.