Белая сорока
Шрифт:
— Умерьте свою прыть и передайте Филиппу Филипповичу Курилову привет от белой сороки, — весело произнес я и повесил трубку.
— Что-нибудь случилось с Гретой? — всполошился Карл Карлович.
— У вас же, дружище, иногда бывают просветления. Неужели вы не догадались?
— Государственная безопасность?
— Птичка в клетке. Примите мое соболезнование по поводу безвременной кончины вашей новой любви!
— В старые времена я бы в таком случае пошел поискать утешение в костеле, — вздохнул мой гость и попытался улыбнуться, но это ему не удалось.
— Насколько я вас знаю, пожалуй, и в старые времена вы скорее всего утешились бы не с усатыми монахами, а с очередной Евой.
Карл Карлович показал рукой на чемоданчик.
— А с ним что делать?
— Доставим куда полагается. Минуточку.
Я позвонил на квартиру Филиппу Филипповичу. Жена сказала, что он еще на работе, а когда я дозвонился туда, его голос зазвучал высокой фистулой.
— С чего это вы запели соловьем? Или у вас на старости лет голос прорезался?
— Какое там! Хриплю, как морж, стараясь облегчить положение своих друзей. Так что вряд ли я похож на птичку…
— А я как раз веду речь об одной птичке, которую поймали минуту назад. У меня осталась ее шкатулка. Что с ней делать?
— Вы дома? Вы… А говорите, что минуту назад арестовали Грету Тальхаммер… Это удивительно!
— Ничего удивительного для осиротевшего Карла Карловича, который в третий раз оказался в дураках. Он принес шкатулку. Что нам с ней делать? Вам она, случайно, не нужна?
— Сейчас я к вам пошлю нашего представителя, узнаете его по удостоверению. Отдайте ему. Спокойной ночи!
— Еще один вопрос: как себя чувствуют остальные участники компании в «Астории»?
— Вы очень любопытны. Всему свое время… Спокойной ночи!
И он еще говорит: спокойной ночи! Сомневаюсь, чтобы Шервиц последовал его совету, он был разбит и подавлен, злился на себя. Я и сам долго не мог уснуть, а что говорить о Грете! Уж для нее-то эта ночь никак не была спокойной.
В строгом, со вкусом убранном рабочем кабинете в глубоком кожаном кресле сидела всхлипывающая Грета и едва внимала вопросам следователя. Он посоветовал ей вспомнить все и снова спросил, знает ли она, почему ее сюда привели.
Вместо ответа Грета громко зарыдала и отрицательно замотала головой.
— Неужели вы не чувствуете за собой никакого проступка, который давал бы нам право испортить вам вечер? — терпеливо спрашивал следователь.
Грета непроизвольно выпрямилась в кресле, вытерла слезы и взглянула ему прямо в лицо. Он не казался очень уж грозным, но его блестящие глаза, оттененные взъерошенными бровями, внушали беспокойство. Боже, какой колючий взгляд! Уж не хочет ли он гипнотизировать?
Ничего такого, конечно, Филипп Филиппович и не умел, и в мыслях не держал. Просто у него были глаза, которым он в зависимости от ситуации мог придать разные выражения.
— Нет… Нет… Ничего не знаю… поверьте, — сдавленным голосом прошептала Грета.
— Мне кажется, что вы просто никак не можете кое-что вспомнить. Попробую вам помочь. Вы знаете Адель Дюрхаузен?
— Очень мало… Она ко мне тянется, а я…
Раздался стук в дверь, и в комнату вошел милиционер. Он что-то тихо спросил у Курилова, тот кивнул, милиционер снова вышел, потом опять вернулся с чемоданчиком, поставил его на стол так, чтобы Грете было хорошо видно.
Грета побледнела, голова у нее закружилась. Курилов сделал вид, что ничего не заметил, и сказал:
— Продолжайте!
Грета хотела заговорить, но голос ее не слушался; лишь когда Курилов повторил свое предложение, она встрепенулась и закончила то, что хотела сказать:
— Я ее не очень люблю. Но никогда ей об этом не говорила. Иначе она могла подумать, что я просто завидую ее красоте.
— Тем не менее вы с ней встречались, и даже за одним столом, как это было, например, в гостинице «Астория».
— Да, это было однажды. Больше я с ней не виделась.
— Почему?
— Было скучно. Адель меня позвала, сказав, что это прощальная встреча, она уезжает домой. Там же она договаривалась с двумя господами о каких-то делишках.
— Вы знаете этих господ?
— Только одного — господина доктора фон Лотнера. Второго видела впервые.
— О чем же они договаривались?
Грета заколебалась. Она склонила голову и уставилась на свои пальцы в перстнях.
Дожидаясь ответа, Курилов слегка постукивал ручкой по столу, отбивая такт. Это напомнило Грете долгие, томительные часы, которые она проводила у рояля рядом со строгой учительницей музыки. Ах, как это бывало противно — выдерживать такт… Но сегодня еще хуже… Скорей бы все кончилось!
— Повторяю вопрос, — строго сказал Курилов и перестал стучать, — о чем они там договаривались?
— Адель должна была что-то отвезти в Берлин, — едва ворочая языком, проговорила Грета. — Надеюсь, вы не думаете, что я от этой операции что-то имела?
— Важно не то, что я думаю, а то, что есть на самом деле. Конкретно, о чем шла речь?
— Точно не знаю. Я была противна сама себе за то, что согласилась пойти с Аделью и Лотнером. Но мне не хотелось, чтобы они это увидели, и я вышла. А когда вернулась, поняла, что Адель должна отвезти в Германию драгоценности доктора Лотнера и за это получит вознаграждение. Думаю, что они договорились.
— Гм, — пробормотал Курилов. — Они договаривались, не опасаясь вашего присутствия, — значит, и вы были в курсе дела? Ведь не столь же вы наивны, чтобы не знать, что речь идет о деле незаконном?!
Грета взволнованно встала, как бы защищаясь, вытянула руки и заговорила:
— Но ведь это были все-таки его вещи… Он их здесь купил. Не хотел лишь платить пошлины. Знаю Лотнера уже два года. Он ходил к нам в семью и… — тут ее голос как бы сломался, она продолжала тише: — конечно, сегодня мне многое кажется иным, но тогда… У него были в отношении меня честные намерения. Но дядя как-то с ним поругался и потом уже не хотел его у нас видеть. Мы встречались лишь изредка… А потом появилась Адель, которую он знал раньше. Я не прислушалась к советам тети, но, боже, что я тогда пережила! — Волнение ее, казалось, достигло предела. — Вы даже не представляете, как я была несчастна! — выкрикнула она и зарыдала.