Белая сорока
Шрифт:
Грета закончила свою исповедь, глубоко вздохнула и схватилась обеими руками за голову. Щеки у нее горели, пот выступил на лбу. Она напряженно ждала, что скажет следователь. А тот молчал, по-прежнему пощипывал бороду и испытующе смотрел на Грету.
— Гражданка Тальхаммер, вы помните все драгоценности, которые спрятаны в шкатулке?
— Почти все, ведь я их укладывала сама вместе с тетей, кроме того, мы все переписали.
— Хорошо, вот вам бумага и перо, составьте перечень.
Грета взяла перо и начала писать. Тем временем зазвонил телефон. Курилов послушал, произнес несколько
— В понедельник вечером у немецкого консульства. Он сказал, что едет в Москву, и поинтересовался, последовала ли я его совету. Я только сказала, что все в порядке. Даже руки на прощание не подала. Он мне противен.
— Сегодня среда, — сказал Курилов и, посмотрев на часы, добавил: — Собственно, уже четверг. Посидели…
Грета со страхом ожидала, что будет дальше.
— У кого ключи от этой шкатулки? — спросил Курилов.
— У тети, — она почувствовала, как что-то сдавило ей горло.
— Так, так… Значит, у тети, — повторил Курилов. Он встал, по своей привычке оперся о стол и спокойно сказал:
— Можете идти домой, гражданка Тальхаммер.
— Господин… господин… начальник, я…
— Да, да, можете идти. Чемоданчик со шкатулкой пока останется у нас. Мне бы хотелось эти вещи осмотреть в присутствии вашего дяди, пусть завтра зайдет сюда с ключом после обеда. Повторяю: дядя, а ни в коем случае не тетя. Вот и официальное приглашение, передайте ему. Минутку, я сейчас вызову машину, чтобы вас отвезли домой…
Грета от радости даже не помнила, как очутилась в машине. И прежде чем она ответила, шофер должен был дважды спросить, правильный ли адрес ему дали. Когда они приехали, она не решалась выйти из машины, словно не веря, что уже и на самом деле дома.
— Барышня! — весело сказал шофер. — Приехали! — И открыл дверцу. Только тогда она вышла из машины, потом что-то вспомнив, живо обернулась и так крепко пожала шоферу руку, что тот удивленно на нее глянул и подумал: «Ну и темперамент у девки».
Она резко позвонила, и ей казалось, что прошла целая вечность, прежде чем дверь открылась. На пороге стоял дядя и, прищуриваясь, всматривался, словно никак не мог понять, что перед ним его племянница. Наконец он опомнился, обнял ее и дрогнувшим голосом сказал:
— Слава богу, ты дома, проходи. Я не сомневался, что тебя отпустят, но не предполагал, что это произойдет так быстро. Что ты там им наговорила?
— Правду, дядюшка. Как ты учил..
Как только Курилов отпустил Грету, он вызвал одного из своих сотрудников и спросил:
— Когда пришло сообщение об отъезде Лотнера? — Вечером, около двадцати часов.
— Почему вы тотчас же не поставили меня в известность?
— Не хотел вам мешать.
— Молодой человек, вы могли бы прикинуть, что важнее: допрос девушки, которая сидит здесь и никуда от нас не может уйти, или немецкий шпион, который вместо Москвы уехал из Питера черт знает куда… Мы потеряли драгоценное время.
— Филипп Филиппович, вчера Лотнер покупал билет до Москвы.
— И вам этого хватило, чтобы поверить, будто он и впрямь сядет в московский поезд? Так. А к поезду он не пришел?
— Точно
— Он направил подозрение на Грету Тальхаммер, хорошо зная, что на этом мы потеряем время. И незаметно исчез. Тальхаммер ни о чем не подозревает, и Лотнер уверен, что мы от нее ничего не добьемся. Очевидно, ему уже известно, что стало с Аделью. Наверняка у них было условлено, каким образом она даст ему знать, если поездка не удастся. Теперь он понял, что у него земля горит под ногами.
— Возможно. Но у него есть виза на выезд. Из Берлина пришла телеграмма: его отец во время служебной командировки в северной Швеции попал в автомобильную катастрофу, его жизнь в опасности. Из Москвы эту телеграмму по телефону передали сотрудники отдела кадров «Судопроекта». Ему и выдали выездную визу.
— И это все, что вы установили? Кто поручится, что телеграмма из Берлина не была сигналом о том, что Адель не доехала и, следовательно, дело не выгорело… Он хорошо знает, что мы идем по его следам, потому что все его сообщники арестованы. Вот и улизнул.
— Все пограничные станции предупреждены. Лотнер будет задержан…
— Посмотрим. А пока созовите, товарищей из оперативной группы. Надо посоветоваться.
Начальнику районного отделения госбезопасности Усову сообщили, что утром из Лобанова уехала тетка Настя.
Лесничий Богданов еще раньше слышал, что она собирается в Ленинград навестить знакомых. Несколько дней назад получила письмо. Следующие два дня где-то пропадала по своим делам, возвращалась ночью, когда все спали.
На станцию ее вез старый Демидыч. В дорогу она взяла лишь сумку да коробку, в которую якобы положила свежие яйца. Демидыч, однако, заметил, что на вокзале тетка вынесла из камеры хранения два чемодана. Вернувшись домой, Демидыч качал головой и всем жаловался, что вот поди ж ты, Анастасия Конрадовна, не доверяя ему, заранее отвезла на вокзал чемоданы…
Усов с интересом выслушал сообщение Рожкова и заметил:
— Наконец-то! Долго же собиралась в дорогу Анастасия Конрадовна. Вы, товарищ Рожков, позаботились о сопровождении «нашей» тетки?
— С ней едет «дядюшка Ваня». Усов засмеялся.
— Очень хорошо. Он с ней обязательно познакомится, а то еще и в доверие войдет. Глядишь, тетка кое-что и выболтает.
Он был недалек от правды.
В купе тетка Настя берегла свою сумку, как наседка, украдкой разглядывая соседей. Напротив сидел степенный усатый старик с добрым лицом, наверняка нездешний. Тетка Настя, от природы любопытная, начала выпытывать, куда он едет, чем занимается. Немногословный старик ответил, что был в районном центре по служебным делам, сейчас едет в Ленинград, а потом дальше. Он проверяет паровые котлы, дело ответственное. У каждого котла своя биография, за каждым нужно смотреть в оба, чтобы он, а вместе с ним и кочегар не отдал богу душу. Тетка удивленно вертела головой, слушая с интересом, потом задремала. Перед этим она попросила своего собеседника приглядеть за ее чемоданами. Николай Николаевич Потапов («дядя Ваня», как он представился тетке) обещал. Когда тетка уснула, он встал и сделал вид, что выравнивает чемоданы. На вид они оба казались одинаковыми, однако один был значительно тяжелее другого.