Белая западинка. Судьба степного орла
Шрифт:
Старик равнодушно ехал мимо этих отличных строений. Вот он свернул в какой-то переулок, и мы оказались позади рубленых домов, за которыми беспорядочно высились странные снежные конусы, курившиеся приятным смолистым дымком…
Да ведь это бревенчатые якутские юрты! Мне довелось видеть их осенью в одном из якутских селений. Строили их из брёвен, поставлен–ыых вертикально с небольшим уклоном к центру. Помнится, что на зиму эти юрты обмазывались глиной… Тёмные это были, чадные и неудобные для жилья строения. По именно в них-то и жили люди, а в
Как далеко ушло от нас это время! Вспомнишь — и самому не верится, что все это было ещё на твоей памяти.
Якуты — исконные скотоводы. Но водили они полудиких мохнатых лошадок да очень малопродуктивных коров. Олень, наиболее приспособленное к Северу домашнее животное, появился в хозяйственном обиходе якутов уже в наши дни.
Я провёл в селении целую неделю. Учил людей топить печи, жить в домах, спать на кроватях, есть за столом…
Не скажу, насколько прочно и стойко убедил я своих соседей в преимуществах жизни по–новому, но, когда уезжал к себе на разведку, смолистый дымок курился теперь над каждым новым домом и стекла в них заметно оттаяли. Провожали меня всем селением, как хорошего давнего друга.
Дома меня ждала радиограмма, из которой я узнал, что якутская девушка «Ольга Матушкина благополучно оперирована по поводу заворота кишок». Дальше мне поручалось сообщить об этом её родителям и деду — Василию Ивановичу Матушкину.
Я невольно улыбнулся. Видно, крёстной матерью Ольгиного прадеда оказалась какая-нибудь сердобольная попадья, и от неё пошла у этого якутского рода такая ласковая фамилия…
Месяца через три после первого посещения, уже на исходе зимы, к нам на разведку снова приехал Василий Иванович Матушкин.
Старик молча вошёл в избу, разделся, сел к столу.
Мы спросили гостя о здоровье Ольги. Он собрался сказать нам о чем-то большом и важном, но захлебнулся в потоке своих мыслей и только улыбнулся в ответ доброй стариковской улыбкой.
Попов согрел чай. Гость долго и с удовольствием пил крепкий горячий напиток, молча выкурил трубку, посидел ещё и наконец сказал:
— Однако, поеду.
— Ночь на дворе, ночуй, — пригласил Попов.
— Однако, поеду, — повторил Василий Иванович и ушёл, ни с кем не простившись.
Вскоре он вернулся, принёс изрядный кусок оленины и молча положил мясо на стол.
Я было достал деньги, но Попов удержал меня. Он поднял найденный нами бивень мамонта и взгромоздил его на стол рядом с олениной.
Стол у нас был могучий, как раз под мамонтовые клыки срубил его топором Попов. У Василия Ивановича загорелись глаза. Он торопливо ощупал желтоватую кость бивня, словно проверяя его твёрдость, и, восхищённый великолепием нашей находки, радостно чмокал губами.
— Хорош? — весело спросил Попов.
— Ой, хорош, ой, хорош! — поспешно заговорил старик.
— Ну так бери, если нужно. Нам он все равно без пользы, —сказал Попов. — Бери, если
Наш подарок очень обрадовал старика. Он попытался было взвалить его на плечо, но безуспешно. На нарты бивень помогал относить Попов. Василий Иванович ещё раз вернулся в избу, степенно пожал всем руки и уехал.
Так мы подружились с Василием Ивановичем Матушкиным. Он стал частым гостем на нашей разведке. Частым, разумеется, по нашим таёжным понятиям, применительно к северным расстояниям, отделявшим нас друг от–друга.
Василий Иванович оставался все таким же молчаливым и приветливым. Он любил подолгу и внимательно рассматривать «Огонёк» и газеты. Их нам довольно аккуратно сбрасывал почтовый самолёт.
Однажды прилёт аэроплана совпал с приездом к нам Василия Ивановича. Самолёт сбросил почту и, прощаясь, кружил над нашей разведкой.
Я никогда не забуду того восхищённого удивления, с которым смотрел на парящую в небе машину Василий Иванович.
Вид самолёта чем-то очень растрогал старика. Он попросил у нас газету со снимком Внуковского аэродрома, на котором стояла целая семья самолётов, так полюбившихся нашему гостю.
Я не придавал особого значения этому интересу Василия Ивановича к современным летательным машинам. Ну, не знал старый якут самолётов, и удивление его при виде этих аппаратов вполне естественно. На деле все оказалось гораздо сложнее и значительнее.
Работы наши подходили к концу, и мы готовились к переезду на другую базу. Василий Иванович приехал попрощаться с нами. Как и обычно, он молчаливо пил чай, перебрасываясь с Поповым односложными фразами. Вдоволь намолчавшись, Василий Иванович собрался уезжать. И вот тут произошло это знаменательное событие.
Старый якут торжественно развязал мешочек из телячьей кожи, осторожно достал из него что-то бережно завёрнутое в чистый белый платок. Движения Василия Ивановича были медлительны и важны, любопытство наше росло с каждым мгновением. Вот он осторожно протянул мне свёрток и сказал:
— Сам резал! Возьми.
Василий Иванович снял со стола руки, как бы говоря: «Теперь это уже не моё, ты хозяин!»
Я развернул платок и застыл от изумления, не в силах оторвать глаз от подарка старого якута.
Это была изумительная композиция, вдохновенно вырезанная старым мастером из той самой кости мамонта, что мы когда-то подарили ему.
…На ровной желтоватой, словно чуточку придымленной площадке приземляется самолёт. Он ещё весь в движении. Лыжи самолёта только–только коснулись чистого плотного снега. Замечательно удалось мастеру передать этот трепетный момент ещё летящей, но уже коснувшейся земли машины. А рядом незыблемо стоит белая рубленая избушка. Чёткими штрихами в ней оттенено каждое брёвнышко, каждое оконце, каждый кирпичик на махонькой трубе, Навстречу самолёту бежит группа якутов в меховых шапках, и на их маленьких круглых и плоских лицах выражены очень точно и очень верно тревога и надежда.