Белая западинка. Судьба степного орла
Шрифт:
— Вон на тот островок посмотрите, — говорит Семён Дмитриевич. По рукам пошёл его большой полевой бинокль.
На песчаную отмель, в плотную стаю отдыхающих чаек, спустилась высокая серая цапля.
— Как Мария Петровна среди своих первоклашек, — сейчас же определил Николай.
Мы шли мимо обрывистого берега реки. Он весь покрыт сотами гнёзд ласточек–береговушек. Продолговатые щели покрупнее — гнёзда щуров.
Ни людей, ни селений окрест, а присутствие человека чувствуется повсюду. В пустынных обрывах бульдозерами нарезаны пологие спуски: скотину напоить, с бочкой подъехать, машину вымыть.
А берега вместе с деревьями рушатся и рушатся.
— Быетролеты на крыльях злой волной режут землю, и нет от неё никакого спасенья, —объясняет Семён Дмитриевич.
— Камыш! Заросли камыша спасают, — живо говорит Пал Палыч. — Вы смотрите, где нет камьгша, там крутые глинистые выбоины. А у камышовых зарослей волна захлёбывается. Глохнет. — Пал Палыч подбирает слово поточнее: —Чахнет. Гаснет. До берега не доходит, Дон здесь без конца петляет. За очередным поворотом — целая флотилия рыбацких лодок.
Николай острит:
— Столько и рыбы нет в Дону, сколько рыбаков.
Над водой носятся серенькие стайки береговушек — то исчезнут на сероватом фоне воды, то вдруг сверкнут в каком-то повороте белым брюшком — яркий, мгновенный блик на солнце.
В голубом небе парит крупный, как подорлик, коршун. Неожиданно он спикировал на воду, выхватил рыбёшку, присел на берег и… нет её, проглотил.
— Коршун рыбу ловит? — удивился Вася.
— Да, не брезгует, — сказал Семён Дмитриевич, неотрывно глядя куда-то вперёд.
А впереди из камышовых зарослей, окаймлявших берег, решительно выплыла небольшая серая утица с молодым выводком. Зачем-то понадобилось ей перебраться на другой берег Дона. Утка плыла прямо наперерез теплоходу. За ней смешно торопились шестеро утят.
Наташа не выдержала и закричала:
— Да поверни же ты обратно, дурная! Подожди немного! За кормой и переплывёшь!
В прозрачной воде уже видно было, как отчаянно работала утка лапками, как из последних силёнок тянулось за ней её потомство.
Вася с надеждой глянул на Семена Дмитриевича:
— Можно ведь остановить теплоход? А?
Сколько тревоги и огорчения было в его словах! А фарватер узкий, не повернёшься.
— Поздно. По инерции как раз врежемся. Можно ещё обойти правым бортам, —негромко сказал Семён Дмитриевич…
Штурвальный словно разгадал мысли штурмана. Теплоход плавно повернул влево, прижался к самому бакену, обходя с тыла перепуганный утиный выводок.
Волна из-под правого борта резко подбросила отчаянную семейку. Но смертельная опасность миновала. Утка с утятами проворно скрылась в камышах противоположного берега. Мы дружно зааплодировали. Над Доном пронёсся троекратный клич:
— Мо–ло–дцы! Мо–ло–дцы! Мо–ло–дцы!!
И неизвестно, кому мы кричали: то ли утке с её семейством, то ли команде, спасшей им жизнь.
Мимо нас по левому берегу плыл густой тёмный лесок. А у самой воды стоял одинокий тополёк. Светло–зелёный, тонкий, длинный, весь в листьях от самой земли. Долговязый подросток в толпе взрослых!
Семён Дмитриевич снял форменную фуражку и отёр пот со лба большим белым платком.
ПУТЕШЕСТВИЕ К ОЗЕРУ СОЛЕНОМУ
Когда в классе стало известно, что Пал Палыч в воскресенье собирается на озеро Солёное за солеросами, мы стали набиваться ему в попутчики.
— Далеко, ребята, — говорил Пал Палыч. — Километров двадцать степью шагать. Устанете.
— Не устанем, Пал Палыч!
Учитель пристрастил многих из нас к дальним степным походам. И не было для нас большей радости, чем отправиться с ним на поиски каких-нибудь диковин для школьного музея. Туристами были мы закалёнными. Двадцать вёрст для нас — все равно что нет ничего. Да и самому Пал Палычу хотелось, чтобы мы почаще бывали с ним в степи. Для своего предмета он считал такие путешествия даже ещё более важными, чем классные занятия, и сейчас не возражал против нашей компании. Но на всякий случай все же попугал слегка:
— Обратно ведь столько же. Сорок километров! Без пяток останетесь.
— Не останемся!..
— Всего сорок километров? —презрительно скривил губы Коля. — Подумаешь!
— Ну, ладно. Кто храбрый — завтра чуть свет собираться у моего порога. На ногах — кеды, в мешке краюха хлеба, кусок сала и бутылка воды.
Небольшим отрядом под руководством Пал Палыча мы и отправились к озеру Солёному. Путь долгий, а шли мы, не замечая ни времени, ни расстояния.
Был наш Пал Палыч долговязым и сухощавым. Лицо у него, как у многих рыжеватых людей, на солнце не темнело, а становилось медно–красным. Солнца он не боялся, шляпу чаще всего носил в руках, поблёскивая отполированной лысиной. Неутомимый ходок, он и нас приучил вышагивать по степи, не обращая внимания ни на зной, ни на стужу.
Некоторые боятся или брезгливо сторонятся всяких степных гадов. А Пал Палыч не то чтобы любил их, нет — он любовался ими, их невидимой другим красотой и нам сумел привить это чувство бесстрашной и доброжелательной любознательности ко всему живому.
Нам удавалось подсмотреть в степи много такого, что никогда в жизни не увидишь и не узнаешь, сидя дома у телевизора или за книгой.
Во время путешествия к озеру Солёному Пал Палыч был верен своему обычаю. Он ловил разную степную живность с неизменным своим присловьем:
— Не бойся, мы только посмотрим на тебя поближе.
С загоревшимися глазами мы обступали Пал Палыча, а он поворачивал на спину нарядную зеленую ящерицу, и она замирала у него на тёплой ладони.
Вдоволь налюбовавшись маленькой степной красавицей, Пал Палыч у самой земли поворачивал ладонь, и ящерица благополучно исчезала в зеленой траве.
Так же смирно сидел у него на ладони лягушонок, выпучив большие глаза и подрагивая влажной белой грудкой.
— Живи! —говорил наш учитель и отпускал лягушонка в мочажину на дне мокрой балочки.