Бельканто на крови
Шрифт:
Утром желание поговорить с Маттео никуда не исчезло, и барон, привыкший удовлетворять свои желания немедля, отправился в Нижний город. От мостовой несло жаром, а узкие улочки окутало зловоние городских нечистот. Эрик приложил к лицу платок и спешился у тётушкиного крыльца, перед которым собралась толпа зевак. Он с удивлением заметил беременную жену бургомистра Карлсона. Её огромный живот обмахивали веерами служанки, а у носа она держала оранжевое китайское яблоко, источавшее умопомрачительный аромат. Эрик знал, что апельсины стоили целое состояние. Карлсон баловал
— Доброе утро, фрау Карлсон, — проявил учтивость Эрик, — что здесь происходит?
Бургомистерша поклонилась барону:
— Утро доброе, ваша милость! Синьор Форти распевается, — она важно употребила новое словцо. — Мы собираемся, чтобы послушать его пение.
Поражённый барон оглядел людей: богатые купчихи, седые моряки, мальчишки-подмастерья с облупившимися носами. Все они стояли на жаре, чтобы послушать, как Маттео поёт своё ежедневное «А-а-а-а-а»?
— Неужели фрау Катарина так жестока, что не пускает вас внутрь?
— Конечно, нет, ваша милость, — рассмеялась женщина, — просто в доме слышно намного хуже, чем на улице. Окна-то нараспашку.
Эрик пожал плечами и взбежал по ступенькам крыльца. Катарина отложила извечное полосатое вязание и радушно обняла племянника:
— Ах, моё милое дитя! Как я грустила без тебя!
— Слышал, наоборот. Вас граф навещал.
— Верно! Уговорил Маттео не уезжать из Калина. Мальчик отчего-то вздумал покинуть нас.
— Никто не знает, почему?
— Синьор Мазини знает, но никому не говорит.
— Хорошо. Я пришёл поговорить с синьором Форти.
— Конечно, милый. Он репетирует наверху. Скоро премьера.
Барон снова поразился, с какой лёгкостью калинцы произносили незнакомые им ранее слова: «распевается», «репетирует», «премьера». Он поспешил к лестнице, как вдруг на ней появился Мазини и тихо, но угрожающе произнёс:
— Только через мой труп.
Барон хмыкнул и взялся за рукоять шпаги:
— Меня это не остановит, маэстро.
Мазини достал из-за пазухи длинный кинжал с широким блестящим лезвием и решительно наставил на барона.
— Это переходит все границы, — вспылил Эрик и, звеня сталью, вытащил шпагу из ножен.
— Эрик! Я прошу тебя! — тётушка крепко перехватила его руку. — Из-за чего вы ссоритесь?
— Прошу прощения, уважаемая фрау Майер! — ответил Мазини. — Мне жаль, что мы обнажили клинки в вашем респектабельном доме, но я не вижу другого способа защитить Маттео от новых неприятностей!
— От кого защитить? — не поняла Катарина.
— От меня, тётушка.
— Вот именно, барон, от вас! — подтвердил Мазини.
— Вы мне надоели, Мазини! — бросил Эрик, неожиданно для самого себя впадая в припадок жгучей ревности: — Лучше бы вы защитили Маттео от графа! Вы разве не знаете, что граф на нём помешался? Или знаете, но вас это устраивает?
— Как вам не стыдно! — закричал Мазини. — Граф — достойный человек! Он не способен соблазнить и бросить юного неопытного мальчика! Как это подло!
— Не подлее, чем соблазнить юную неопытную вдову! — парировал барон.
— Кто
Из тени коридора вышла белая как смерть Хелен. Её руки дрожали, словно она сбивала масло.
— Ваша ми-милость… Когда-то вы просили передать Маттео, что у вас тоже есть желания…
— И что с того?
— Какая же я дура, — Хелен сползла по стене, обтирая извёстку сереньким хлопковым платьем. — Каплун и петушок… — и потеряла сознание от расстройства и духоты.
Катарина вскрикнула и бросилась за оживляющими каплями. Мазини, сверкая глазами, не сдвинулся с места. Барон подумал, не прячется ли Маттео за крутым поворотом лестницы, и крикнул вверх:
— Я всего лишь хотел поговорить!
Потом вложил шпагу в ножны и вышел на улицу. Никогда в жизни он не испытывал такого непонимания и унижения! Если бы не жалость к Агнете, он без колебаний бы обвинил приезжего простолюдина в насилии по отношению к достопочтенной гражданке вольного города. Карлсон быстро бы вышвырнул Мазини за городские ворота!
Эрик с самого начала недолюбливал маэстро: за молчаливое неодобрение, подозрительность и скрытный характер. Позже он сердился за недостойный любовный роман, разрушивший его многолетнюю дружбу с Агнетой. Теперь же он ненавидел горбоносого итальянского карлика за то, что тот взялся сводничать. Эрик в ярости дошагал до Ратушной площади, когда понял, что задыхается не столько от зноя и вони, сколько от ревности. Его девственный кастрат, его набожный католик, его голубоглазый мальчик не должен принадлежать другому мужчине! Особенно графу Стромбергу, извращенцу и жалкому лицемеру. От этой мысли заныли зубы.
— Куда мы бежим, хозяин? — раздался жалобный голос позади.
Взмыленный Юхан тащил за собой здорового баронского жеребца.
— А ты прав, Юхан! Слишком жарко, чтобы бегать по улицам. Пойдём выпьем пива. Мне нужно остыть, прежде чем возвращаться в Верхний город.
36
Они устроились в узеньком проходе между ратушей и городской тюрьмой. Густая тень укрывала переулок, в котором два конных всадника не смогли бы разминуться без драки. Барону вынесли из таверны столик и стул, подали холодного пива. Юхану стул не полагался, поэтому он наслаждался пенным напитком стоя. Эрик в задумчивости постукивал кожаным стеком по вытянутым ногам.
В тюремной стене виднелись замурованные проёмы от старых дверей, которые кто-то посчитал лишними. В одной из таких ниш ютились два старика и ребёнок. Эрик узнал белобрысого мальчика-певца и его попечителей. Они тоже узнали барона, почтительно согнули перед ним спины. Эрик поманил мальчика пальцем, и тот подбежал к столу:
— Ваша милость!
— Вы ещё в Калине?
— Мы не можем уехать, ваша милость. Говорят, все дороги на юг заняли русские войска, — бойко объяснил мальчишка.
Его воспитатели, жавшиеся к тюремной стене, согласно закивали головами.