Бельканто на крови
Шрифт:
— Следуйте за мной.
56
Бесшумно ступая по коврам, они прошли через анфиладу роскошных комнат и попали в концертный зал. С щемящим чувством барон шагнул на плиточный пол, сплошь покрытый зелёными и красными пятнами от огромных оконных витражей. Нижний город ломался и расплывался в цветных стёклах. Мужские статуи притихли в нишах, а на сцене перед клавесином сидел граф Стромберг. У его ног выстроились вазы с увядшими цветами, источавшими одуряюще-гнилостный аромат, а позади сияла гигантская луна в окружении пятиконечных
Барон задрожал от гнева. Граф нарочно выбрал этот зал, чтобы напомнить о Маттео и причинить лишнюю боль. Эрик сделал несколько глубоких вдохов, больше похожих на судорожные всхлипы утопающего, и остановился в центре зала. Эхо остановилось три шага спустя. Томас взбежал на сцену по лестнице и вопросительно обернулся. Эрик последовал за ним. Он встал за спиной Стромберга, разглядывая туго заплетённую косичку и не зная, что делать дальше. Его решимость истаяла, как летняя балтийская ночь, и он ощущал только беспомощность перед волей, многократно превышавшей его собственную.
Стромберг бросил играть и развернулся к Эрику. Откинулся на спинку стула и недвусмысленно раздвинул ноги, обтянутые чёрными суконными штанами. Ничего более унизительного Эрик в своей жизни не испытывал. Стыд накатывал на него горячими волнами, мешая дышать. Хотелось убежать со сцены или броситься на графа с кулаками, но Эрик покорно опустился на колени, стараясь не смотреть на Томаса, стоявшего за плечами Стромберга, как безмолвный страж. Он бы не вынес сочувствия пажа!
Одеревеневшими пальцами Эрик расстегнул пуговицы на поясе графа и отогнул плотную ткань. Белая рубашка прикрывала пах, но Эрик увидел очертания возбуждённой плоти. «Это обычный пенис», — подумал он, пытаясь унять панику.
Внезапно он вспомнил, что на этом месте, где он застыл в позорной коленопреклонённой позе, много раз стоял поющий Маттео. На Эрика обрушилось осознание необратимости происходящего. Какой злой рок бросил кроткого итальянского мальчика в тюрьму, а высокородного барона — к ногам беспощадного графа?
Он потянул за полу рубахи, но Стромберг жёстко перехватил его запястье:
— Посмотрите на меня, Эрик.
Он поднял взгляд. Граф буравил его немигающими мутными глазами.
— Разве вы не знаете, что тело человеческое — храм божий, в котором живёт его бессмертная душа?
— Знаю, ваша светлость.
— Зачем же вы открываете двери своего храма для скверны?
Эрик много раз это слышал. Скучная фальшивая проповедь из недостойных уст. Она обволакивала возвышенными фразами, но бессовестно лгала в каждом слове. Эрик с детства ненавидел проповеди.
— Это единственный способ спасти Маттео.
— Спасти?
— Да. Вы подпишете указ о возврате привилегий, а я дам вам то, чего вы хотите.
— Свой рот?
— Да.
— Вы уверены, что я именно этого от вас хочу?
Эрик с вызовом ответил:
— Я уже не ребёнок, граф. Прошло то время, когда я не понимал, чего вы хотите.
— А вы ни разу не задумались, почему я вас не тронул?
— Боялись моего отца?
Стромберг неожиданно протянул костлявую руку и погладил Эрика по щеке, как маленького.
— Вы так похожи на него, Эрик. Когда я смотрю в ваши глаза, то вижу его. И пахнет от вас
— Зачем вы мне это рассказываете? Я знаю, вы дружили.
— Мы не дружили, Эрик. Мы любили друг друга.
Барон замер и сел на пятки.
— Это невозможно.
— Иногда я думаю, что мы родились с любовью в сердцах. Мы никогда не разлучались: ни в детских играх, ни в учении, ни на поле боя. Только смерть разлучила нас.
— Но вы оба были женаты.
— Брак — христианское таинство, заповеданное богом. «Потому оставит человек отца своего и мать свою, и прилепится к жене своей, и будут единой плотью». Мы с радостью и смирением приняли божий завет. Мы женились целомудренными и хранили супружескую верность, потому что грех прелюбодеяния — один из семи смертных грехов.
— Вы никогда не прикасались друг к другу?!
— Нет! — с отвращением воскликнул граф. — Конечно, нет. Есть любовь, а есть грязная похоть. Однажды вы упрекнули меня, что я не нашёл в себе смелости любить по-настоящему. Но вы не представляете, сколько нужно смелости, силы и веры, чтобы не упасть в зловонный омут порока! Я любил вашего отца чисто и трепетно. Я не хотел толкать его душу в адский котёл, кипящий смолой и серой. Я ни разу не дотронулся до него с гнусными намерениями — и это высшее доказательство любви! Ваш отец — любовь всей моей жизни, и земной, и небесной. Я счастлив молиться за его безгрешную душу, которая в райском саду наслаждается ангельским пением. В положенный час я к нему приду, и мы навечно соединимся в божественной святости любви.
Поражённый барон не знал, что ответить. Он верил Стромбергу, чьё суровое лицо преобразилось и стало похоже на лицо блаженного или святого. Но в глубине души Эрик не понимал этот подвиг монашеского самоотречения. Двое мужчин, любивших друг друга, не позволили за сорок лет ни единого поцелуя? Он надавил пальцем на бугор под рубашкой:
— А как же это, граф?
— Это всего лишь тело, Эрик! Глупое бренное тело, искушаемое дьяволом. Я хотел вам показать, что человек способен держать в узде свои низменные желания. Господь не осуждает платоническую любовь между мужчинами, поэтому тот, кто чтит господа, не должен переходить грань между любовью и развратом. Мы с твоим отцом её не перешли, и в этом прозрачном роднике я черпаю силы, чтобы жить дальше. Вы ошиблись, полагая, что я хочу от вас содомских развлечений. Я никогда их не хотел! Вы соблазняли меня много лет — своей красотой и дерзостью, своими громкими постельными скандалами, которые я был вынужден улаживать. Вы не представляете, как я страдал! Я сгорал в огне сладострастия и сходил с ума, но единственное, чего я хотел, — спасти вас так же, как я спас вашего отца.
Эрик почувствовал, что устал. Страдания Стромберга мало его интересовали.
— Может быть, вы и правы, — примирительным тоном произнёс он. — Я уважаю ваши честные отношения с моим отцом. Я рад, что он попал в рай благодаря вам. Но я другой человек, и люблю я иначе. Всё, чего я хочу, — спасти Маттео от казни. Дайте мне указ, Карл. Я буду вечно славить ваше имя.
— Ах, Эрик! Неужели вы не поняли? Есть только один путь для спасения Маттео!
— Какой?
— Публичное покаяние и принятие мученической смерти.