Бельканто на крови
Шрифт:
На площади собралось не меньше двух сотен горожан. Они громко переговаривались, иногда выкрикивая скабрезности в сторону Ратуши. Все ждали, когда ратман Клее объявит приговор. Говорили, что закрытый суд уже состоялся и подсудимый во всём признался. На булыжниках, распространяя смолистый запах древесины, лежали доски и брёвна для постройки эшафота, но гораздо сильнее воняло немытым телом и болезнью. Барон прикрыл нос рукавом, чтобы не вдыхать ядовитые миазмы, и протолкнулся ко входу в Ратушу. Охрана его пропустила, и даже Карлсон принял незамедлительно. Толстяк
— Ох, и жара, ваша милость! Как эти несчастные стоят на солнцепёке, ума не приложу. Чему обязан?
— Я пришёл узнать о судьбе синьора Форти. Надеюсь, это не секретные сведения, которые нельзя разглашать?
— Теперь уже нет, ваша милость. Герр Клее провёл тщательное расследование с привлечением лекаря, и синьор Форти под давлением неопровержимых улик признал все обвинения, выдвинутые против него.
— Какие именно?
— Обычные: ересь-содомия. Смертная казнь, конечно.
— Когда?
— Сегодня.
— Как?! Почему сегодня?!
— А когда? Люди ждут — вон уже начали бросать в окна куски навоза.
— Карлсон! — Барон замялся. — Карлсон, я только что разговаривал со Стромбергом. Возможно, он подпишет указ о возврате торговых привилегий.
Бургомистр прищурился:
— Хм, моя супруга тоже на это намекала, а она редко ошибается… С чего вы взяли, что он его подпишет?
— Я не могу вам сказать. Но вы должны отложить казнь!
— А что, возврат складочного права последует только при условии, что синьор Форти не будет казнён?
— Только при этом условии!
— Это вмешательство в дела правосудия. Герр Клее никогда на это не согласится, — покривил душой Карлсон. — Он творит не человеческий суд, а божий.
— Смерть одного итальянского еретика не может быть важнее всеобщего блага! — вскричал Эрик. — Вы столько лет бились за складочное право! Неужели вы не можете один-единственный раз отступить от ваших принципов и приказать Клее заменить смертную казнь изгнанием? На благо Калина!
Бургомистр принялся жевать толстую нижнюю губу, разрываясь между желанием получить вожделенную привилегию и соблюсти законность. Ещё он размышлял, как его любимая жена могла догадаться о намерениях графа. Он никогда не сомневался в её уме, но порой точность предсказаний его пугала.
— Хорошо. Но только до завтрашнего утра, ваша милость! Если вы не доставите указ, синьор Форти будет казнён в соответствии с приговором.
— На рассвете указ будет у вас, — заверил Эрик и выбежал из Ратуши.
Он направился к дому тётушки Катарины кратчайшим путём — через пустырь и старые развалины. Только ступив с мощёной улицы на монастырское подворье, он понял, какую ошибку совершил. Весь пустырь был заселён крестьянами из окрестных деревень, которые искали в городе защиты от вражеских полков. Выцветшие пологи, укрывавшие от солнца замызганных детей, перемежались самодельными шалашами и телегами с домашним скарбом. Крестьяне пытались спасти своё немудрёное имущество. На грязных тюках, в беспорядке сваленных на
Он ошеломлённо смотрел на убогое пристанище и его охватывала безысходность. Сколько здесь больных? Пятьдесят? Сто? Скоро заболеют и те, кто пока здоров. Зараза беспощадна и неизлечима. Наверное, заболеет и он. У него был шанс переждать эпидемию в своём укреплённом замке, овеваемом чистыми солёными ветрами, но он его упустил. Не спасётся никто! Эрик схватился за шею, ощупывая её в поисках смертельных припухлостей и чувствуя внезапную тошноту.
— Ваша милость, — кто-то потянул его за рукав.
Эрик обернулся и увидел светлого мальчика с обгоревшим докрасна лицом. Он узнал бедного странствующего кастрата.
— Джузеппе Мартинелли, — всплыло в голове имя.
— Вы помните меня! Вы что-нибудь знаете о синьоре Форти?
— Казнь назначена на завтра, но не бойся, синьора Форти помилуют. Я об этом позабочусь.
— Слава Богу! — воскликнул Джузеппе и голос его сорвался, в горле что-то булькнуло.
Эрик заметил синие круги вокруг глаз, сухие губы, и в испуге отпрянул от мальчика:
— Где твои старики? Музыкант и фокусник.
— Умерли.
— Ты один?
— Нет, я со всеми. Нам привозят бочку воды на день и раздают хлеб. Раньше забирали больных в собор, но теперь там закончилось место, и люди умирают прямо тут.
— Я скажу синьору Мазини, что ты здесь. Может быть, он тебе поможет, ты ведь итальянец и кастрат.
— Нет! Только не маэстро Мазини, ваша милость! Не беспокойтесь обо мне!
— Почему ты его так боишься?
Джузеппе бочком отступал от барона, прячась за спины сидевших на земле людей. Эрик хотел сцапать его, но Юхан, всё время безмолвно следовавший за ним, подал голос:
— А что мы тут делаем, хозяин? Как по мне, тут слишком опасно для вашей милости. Как бы не заболели чем-нибудь нехорошим!
Барон оставил кастрата в покое, махнул рукой и поспешил к дому фрау Майер.
54
Катарина встретила его так, словно не чаяла увидеть. Обняла любимого племянника, прижалась морщинистой щекой к камзолу и долго не выпускала из объятий. Он спросил:
— Тётушка, вы верите, что Маттео невиновен?
— Я не верю! Я знаю, что он невиновен, — Катарина отстранилась и взглянула ему в глаза: — Между вами, между тобой и Маттео… То слово, которое все говорят, — оно нехорошее, я не хочу его называть…
— Есть другие слова, более точные. Любовь, например.
— Между вами… любовь?
— Самая настоящая. Та, которая ничего не требует и не мыслит зла.
— А ты изменился, мой мальчик, апостола Павла цитируешь, — она погладила его по колючей щеке. — Его казнят?
— Нет, я его спасу. Где Мазини? Я должен с ним поговорить.