Беллатор
Шрифт:
– Хах, а я думал, восемь – это символ бесконечности, – задумчиво ответил Аартур, когда мы наконец оказались перед нужным нам домом.
С виду дом был похож на маленький храм или обитель монаха. Плитки черепицы, покрывающей крышу, были гармонично согнутыми, будто их нарисовал искусный художник, работая тонкой кистью. Все было в духе китайской архитектуры. Каждое здание этой деревни была на уровень выше земли, поэтому к ним прилагались лестничные площадки. Где-то они были высокие, а где-то пару ступенек.
С первого раза дверь открыть не получилось. Я попробовал
– Тяни сильнее, – посоветовал Аартур.
Замков вроде не было, как, впрочем, и скважины для ключа. Тогда Аартур, подойдя ближе и ухватившись за ручки двери, раздвинул их в противоположные стороны. Створки двери раздвинулись, заставив Аартура принять позу поп-звезды.
Ах…
– Ничего, я тоже не знал, – успокоил меня он.
Когда мы попали в дома, в мой нос ударил густой запах сырости. От запаха к горлу подступила тошнота, и я стремительно выбежал на улицу, одновременно ухватившись за нос и рот. Оставшись внутри, Аартур приоткрыл окно, чтобы проветрить.
– Ну и вонь, – произнес он буднично, и помахал рукой перед носом, выходя из дома.
Постояв снаружи несколько минут, мы вернулись обратно. В воздухе еще висел запах сырости, но уже значительно слабее, смешавшись с запахом сирени с улицы.
Теперь можно было осмотреться. В доме была всего одна большая комната, и два входа. Тот с которого мы зашли, и кажется тот, который ведет на задний двор. Это я проверю позже. Мебели не было. Стояла две тахты, матрацы без спинок, вместо шкафа для одежды – самодельная вешалка из бамбука. Я устроился на тахте справа от двери, Аартур на ту, что слева. Вещей у меня почти не было, поэтому распаковка заняла меньше минуты.
К этому времени с бурчанием в животе заявился голод. Аартур достал из рюкзака контейнер для еды. Когда он открыл его, вся комната наполнилась аппетитным ароматом хлеба, сыра, овощей и жареной индейки, окончательно перебив запах сырости. В контейнере оказалось два сэндвича, завернутых в фольгу. Мой голодный взгляд на сэндвич не остался незамеченным: улыбнувшись, Аартур бросил один из них в мою сторону. Сэндвич, зазывно шурша фольгой, благополучно приземлился на мою ладонь.
– Там на площади, – начал Аартур, откусив кусок сэндвича, – я рассказывал тебе о Сибири.
– Д-да, – неуверенно ответил я, – и что там?
– Холодно, конечно. А ты что думал?
– Ты удивишься, но у нас тоже идет снег. Иногда достигает пол метра.
– Пол метра? – он скривил недоумение. – Да у нас достигает до трех! – гордо заявил он. – А вообще, к холоду привыкаешь. Не то что здесь. Духота китайская…
– Не то слово. Прям как в сауне.
– Ага, – коротко ответил он. – А ты сам откуда?
– Ташкентская Республика.
– О-о, – он закивал. – Знаю-знаю. Богачи вы, вот что.
Я покачал головой:
– Не все в Ташкенте богачи. А ты значит русский?
– Не совсем, но из России.
– На калмыка ты не похож, – я улыбнулся.
– Долгая история.
– А мы спешим?
– Не думаю. Ай… хорошо, убедил. Мои предки, беллаторы, жили в Англии, но мы не англичане, мы вообще не относимся ни какой нации. Когда была великая война, моя семья бежала в Россию, а еще точнее нас выгнали из Европы. Я вырос в Сибири, с бабушкой. Маму я никогда не видел. Бабушка сказала, что она умерла при родах. После ее смерти, отец, видимо не выдержал и бросил нас. Я его не виню. Мама для него была всем, а тут появился я, незнакомец, и отнял ее у него. Ты понимаешь?
Я неловко смотрел в пол и тихо произнес:
– Да.
– Ну вот, в прошлом году я нашел старый дневник в пыльном чулане, и в тогда же получил письмо от Гао Лин Юя. Но бабушка не разрешила мне ехать в Китай и целый год я оставался дома и пытался изучить найденный дневник. Его написал человек по имени Августин Марий, полностью на латные. По началу, я думал, что он католик, кому вообще в голову придет вести дневник на латыни? Потом, когда я смог разобрать его почерк, и благодаря интернету, сумел перевести часть дневника. Этот Августин Марий пишет, о том, как разговаривал с первым Османским императором, а затем пишет про вторую мировую. А потом про космическую программу. Вообще безумец.
– Почему безумец? Человек же может писать про разное.
– Нет, он писал так, будто видел своими глазами. А между этими событиями минимум пять веков.
– Чистой воды безумец, – согласился я.
– Вот, – продолжил он, – другая половина дневника в непонятных каракулях. В мире нет такого языка. Кажется.
– Прочесть можно?
– Не думаю. Они что-то между египетскими и китайскими иероглифами. Какие-то символы. Когда-то может они что-то и означали, но сейчас думаю, если их перевести, будет что-то на подобии, на завтрак я съел варенные яйца.
Меня прорвало на смех и я заразил Аартура. Пол минуты спустя, я спросил:
– Откуда у тебя этот дневник?
– Бабушка сказала, что мама рисковала жизнью ради этого дневника.
– Да?
– Поэтому я хочу изучить его, и понять эти каракули. Добиться признания беллаторов и доказать себе, что я продолжу путь мамы.
Сердце начало сжаться в груди. В какой-то момент, я почувствовал себя одиноким. Честно говоря, я завидовал Аартуру, ведь моя тетя ничего о родителях не рассказывала. Даже когда я спрашивал о них, отмахивалась и старалась сменить тему. О родителях я почти ничего не помнил – так, отдельные фрагменты. Я попытался представить лицо матери…
Не могу вспомнить ее лицо…
Аартур, слегка нагнувшись ко мне, положил руку на мое плечо:
– Братюнь, ты че?
– Ничего, – пожал я плечами, – просто задумался.
– Прости, наверное моя грустная история задела тебя.
Я слегка кивнул:
– Да. В смысле, нет. Я имел ввиду, что моя мама и папа ушли, когда мне было шесть, и больше я их не видел.
– И ты не знаешь где они и что с ними?
– Я не питаю надежд, если ты об этом.