«Белое дело». Генерал Корнилов

Иоффе Генрих Зиновьевич

Выполняя приказ Керенского, Коротков двинул авангард отряда к Ставке; авангард занял станцию Лот-ва, в 20 км от Могилева.

Помимо Короткова, по словам Алексеева, объявился еще один претендент на то, чтобы «лично пожать лавры подавления восстания в Могилеве»,—командующий Московским военным округом генерал Верховский. В разговоре с Алексеевым по Юзу Верховский грозил немедленно

но двинуть на Ставку подчиненные ему войска. Алексееву потребовалось немало сил, чтобы «угомонить его».

Днем 1 сентября Алексеев прибыл в Оршу и, как отмечал впоследствии в своем отчете Коротков, «остался очень недоволен». Он тут же убыл в Могилев, откуда телеграфировал Короткову: «Дела в Могилеве окончены и не требуют присылки войск. Задержите части вашего отряда на местах...» О том же Алексеев телеграфировал и Керенскому.

Мавр

сделал свое дело, мавр мог уйти. И когда Алексеев, официально став начальником штаба Ставки, 2 сентября приказал Короткову расформировать его отряд и дать полный отчет о своей деятельности, ни Вырубов, ни Керенский не препятствовали этому. Но, лишь связавшись с находившимся в Могилеве Шабловским и узнав, что Корнилов и другие генералы арестованы и «окараулнваются георгиевским батальоном», Коротков «сдал дела». 3 сентября отряд был расформирован, а сам Коротков, получив благодарность Керенского, выехал в Минск. «Коротковская эпопея» закончилась.

2 сентября в Могилев прибыли члены Чрезвычайной комиссии И. Шабловский, Н. Украинцев, Р. Раупах и Н. Колоколов. В тот же день генералы Корнилов, Луком-ский, Романовский и др. были официально взяты под арест. Когда Шабловский и др. вошли в огромный кабинет Корнилова, он поднялся из-за стола и пошел им навстречу. «Во всем его лице,—вспоминал Н. Украинцев,— и особенно в маленьких темных глазах светилась лукавая усмешка: не то ему было смешно, что его, Верховного главнокомандующего, допрашивают в качестве обвиняемого такие скромные люди, не то ему было забавно, что он попал в такую историю». Но это, по-видимому, была маска. По некоторым воспоминаниям, перед приездом Алексеева и членов комиссии Корнилов говорил о самоубийстве.

Он сразу же заявил, что действовал «с ведома правительства», в частности самого Керенского и Савинкова. Через несколько дней по просьбе комиссии оп представил свое пространное «показание», которое отвергало предъявленное ему обвинение в заговоре и мятеже. Комиссия готова была принять эту версию, хотя, как пишет Н. Украинцев, тот же Р. Раупах доподлинно знал, что «Ставка бесспорно имела какие-то враждебные правительству намерения».

В первые дни сентября были арестованы и те люди из ближайшего окружения Корнилова, которые по разным причинам покинули Ставку еще до приезда Алексеева. В Орше арестовали председателя Главного комитета «Союза офицеров» полковника Л. Новосильцева, в Гомеле — «самого» Завойко, пробиравшегося на Доп. Еще 30 августа ему выдали документы на чужое имя и вручили личное послание Корнилова атаману Каледину. В нем сообщалось обо всем случившемся и содержалась просьба «надавить» на правительство. Ответ Каледина Корнилов ожидал к 3—4 сентября. Завойко выдал шофер автомобиля, на котором он ехал через Гомель. По получении сообщения о его аресте Керенский приказал немедленно доставить Завойко в Петроград в сопровождении «усиленного конвоя».

Вначале Корнилов и другие ставочные генералы и офицеры (арестован был почти весь состав Главного комитета «Союза офицеров») содержались в гостинице «Метрополь», а затем были переведены в маленький городок Быхов, в 50 км от Могилева. Здесь их поместили в зданий женской гимназии, размещавшейся в бывшем католическом монастыре.

В конце сентября быховская тюрьма пополнилась еще семью арестованными. В Бердичеве в первых числах сентября были арестованы главнокомандующий Юго-Западным фроптом генерал А. Деникин и генералы его штаба С. Марков, Ванновский, Эрдели и др., открыто поддержавшие Корнилова. Им грозил солдатский самосуд, и лишь срочный приезд в Бердичев членов Чрезвычайной следственной комиссии фактически спас их от жестокой расправы. Когда члены комиссии вошли в карцер к Деникину, он встретил их у заправленной но всем правилам койки, руки по швам. Как и Корнилов, Деникин решительно отрицал «конспирацию против Временного правительства». Под усиленным конвоем, сквозь негодующую, ревущую толпу солдат Деникина и других бердичевских арестантов доставили в поезд и перевезли в Быхов. Теперь в ожидании суда здесь находились 32 человека. Внутреннюю охрану несли всадники личного конвоя Корнилова — Текинского полка, внешнюю — солдаты Георгиевского батальона...

Алексеев выполнил задачу, поставленную перед ним Керенским, но он испытывал чувство досады и раздражения. Он сознавал, что оказался в руках Керенского, которого ненавидел и презирал, простым орудием,

чуть ли не пешкой. Так же смотрел на эту роль и Корнилов, хотя он но мог не сознавать, что именно Алексеев сделал все, чю мог, для того чтобы ликвидация мятежной Ставки прошла как можно «безболезненней». 5 сентября, ченез несколько дней после ареста Корнилова и др., Алексеев подал в отставку. В своем рапорте он писал: «Страдая душой, вследствие отсутствия власти сильной и деятельной, вследствие происходящих отсюда несчастий России, я сочувствую идее генерала Корнилова и не могу пока отдать свои силы на выполнение должности начальника штаба». Примерно через неделю, уже вернувшись в Петроград, он написал конфиденциальное письмо П. Милюкову. В этом письме Алексеев прямо указывал, что «дело Корнилова» не было делом «кучки авантюристов», что в него замешаны широкие круги «общественности». Теперь, когда сотни корниловских офицеров уволены, скрылись или арестованы, эта «общественность» обязана помочь им морально и материально. Алексеев просил Милюкова содействовать кампании по реабилитации корпиловцев «в честной прессе» и через «господ Вышиеградского и Путилова» организовать сбор средств (300 тыс. руб.) для них и их семей. В противном случае, предупреждал Алексеев, Корнилов «вынужден будет широко развить перед судом всю подготовку, все переговоры с лицами и их участие...».

Письмо было послано с доверенным лицом, но не до-гало до адресата. Милюкова в Петрограде не оказалось, и оно было передано либо Ф. Кокошкипу, либо Ф. Головину (оба — видные кадеты). Через три месяца, в декабре 1917 г., неизвестным путем оно попало в редакцию «Известий» и было там напечатано в статье «Участники корниловского заговора». По инерции еще работала Чрезвычайная комиссия Временного правительства по делу генерала Корнилова, хотя самого Временного правительства уже не существовало. В Новочеркасск, где тогда находился генерал Алексеев, пошел запрос: что оп, Алексеев, конкретно может сообщить об участии Вышиеградского и Путилова в корниловском деле? По для Алексеева все это уже не представляло никакого интереса. Огромные перемены произошли со времен корниловщины. Теперь здесь, в Новочеркасске, он вместе с Корниловым формировал Добровольческую армию. Вызванный к новочеркасскому следователю, он показал, что ничего не знает о причастности Вышнеградского и Путилова к корниловскому делу.

Письмо Алексеева важно в другом отношении: оно обнаруживает тесную связь ликвидации «дела Корнилова», которую проводил Алексеев в должности начальника штаба Ставки, с формированием Добрармии в Новочеркасске. Вряд ли Алексеев мог угрожать корниловскими разоблачениями на ожидавшемся суде без согласия на то самого Корнилова. Письмо было, по-видимому, инспирировано Корниловым в те дни, когда Алексеев с прибывшей в Могилев Чрезвычайной следственной комиссией «безболезненно» ликвидировал Ставку, или вскоре после того.

После отставки с поста начальника штаба Ставки Алексеев не отошел от дел. Избранный в Предпарламент, он вскоре приступил к собиранию офицерских и юнкерских кадров. Так возникла конспиративная «алек-сеевская организация», о которой и теперь мы знаем очень немногое. Но несомненно, пожалуй, одно: эта организация, опиравшаяся главным образом на октябристско-кадетское «Совещание общественных деятелей», явилась посредническим звеном между корниловщиной и «белым движением» на юге России...

* * *

Керенский победил. Все его противники, претендовавшие па лидерство в правом лагере, были устранены. Колчак еще до корниловского мятежа был отправлен в Америку; Корнилов, Деникин и другие генералы находились в «быховской тюрьме»; Алексеев, чувствовавший себя обиженным и обманутым, ушел в отставку. Из всех названных только тень Корнилова преследовала Керенского всю его долгую жизнь. Как для горьковского Клима Самгина, сознававшего свою вину в гибели товарища в ледяной проруби, мучительно звучали чьи-то слова: был ли мальчик, а может, мальчика-то и не было, так и Керенского навязчиво терзали голоса, утверждавшие, что никакого корниловского заговора не существовало, что он, Керенский, двурушнически спровоцировал выступление Корнилова, а затем предал его, чем и открыл дорогу большевикам. Доказательство существования заговора Корнилова стало идефикс Керенского. Только оно, казалось ему, может сиять с него ответственность перед историей за то, что произошло позднее,— дальнейший рост «революционной анархии» и конечную победу Октября.