Белое и красное
Шрифт:
— Геркулесовы столбы — принадлежность средиземноморской цивилизации, поэтому они и получили известность. А Средиземноморье — колыбель всей европейской культуры, упорно повторял нам наш учитель в гимназии.
— Ну что ж, Лена не Нил и не Тибр, — подтвердил Юрьев. — Согласен. Но и на Лене тоже возникла цивилизация, особая, наша, каторжная. И не только тут. В Якутии, на Сахалине многие поколения каторжан и прикованные к ним поколения стражников, конвоиров, жандармов, приставов, губернаторов строили города, тюрьмы, ссыльные поселения.
Вдоль
— Знаете, я не совсем вас понял, Юрий Абрамович. Вы вот сказали, что эти столбы, кажется, необыкновенно красивы. Но вы ведь в ссылку, в Якутск, добирались по Лене. Их трудно было не заметить.
— Дело в том, что я всегда принадлежал к трудным узникам. И в Киренске вступил в конфликт, назовем это так, с эскортирующим нас офицером. Засим меня посадили в трюм и выпустили только в Якутске.
Беспомощность исчезла с лица Юрьева, как только он надел пенсне, за стеклами Чарнацкий увидел строгие глаза. Во взгляде его не было пощады: он не забыл того офицера.
На судне, медленно плывущем вверх по реке, где от одного населенного пункта до другого пролегли многие сотни верст, было предостаточно свободного времени. Юрьев, Катя и даже Петровский часто собирались вместе и втягивали в свои разговоры Чарнацкого.
Он узнал, что Михаил Абрамович принадлежит ко второму поколению революционеров, родился в семье сосланного в Сибирь учителя, что брат его тоже профессиональный революционер. Конечно, самая интересная биография была у Орджоникидзе, сейчас он вместе с ними возвращался из ссылки. Еще при царе бежал на рыбачьей лодке по Ангаре, жил в эмиграции в Париже, несколько лет просидел в Шлиссельбургской крепости…
Об Орджоникидзе ему рассказывала Катя, устроившись на капитанском мостике в кресле, которое Чарнацкий принес специально для нее из каюты Богатова. Мужчины играли в шахматы на палубе. На коленях у Кати лежала книга — «Вешние воды». Если бы Чарнацкий собственными глазами не видел, с каким увлечением она читает Тургенева, сколько в ее облике мягкости и теплоты, ему трудно было бы поверить, что эта женщина, выступая на митинге в Олекминске, говорила: «Кровавое господство буржуазии долго не протянется!»
Большевики в каждом населенном пункте, где останавливался пароход, проводили митинги. Прямо на пристани. Прибытие первого судна из Якутска было радостным событием для Олекминска, Витима и других городов по Лене. Толпы жителей собирались на берегу. Орджоникидзе, Петровский, Юрьев, Катя разъясняли собравшимся, почему продолжение войны преступно, почему пролито много народной крови, в стране царит разруха, почему крестьянин имеет право бесплатно получить землю… Бывшие конспираторы стали трибунами.
— Ну а остальное вы знаете, — закончила свой рассказ о Серго Орджоникидзе Катя. — Ссылка
— Тирания любит термины: «Покончить с этим раз и навсегда! Выкорчевать с корнем! Проучить!» — поддержал ее Чарнацкий. — Вечная ссылка… Что ж, видимо, пожизненная ссылка для них — легкое наказание.
Катя посмотрела вниз на шахматистов, словно хотела удостовериться, что Серго на палубе парохода, что он действительно вырвался из оков «той вечности».
— О Серго можно написать целый роман, — убежденно сказала Катя.
— И о вас, Катя, тоже.
— Вы просто нестерпимы со своей польской… галантностью. Я серьезно, а вы…
Кажется, она была искренне возмущена. А может, только делала вид? Как трудно до конца понять женщину, даже если она революционерка…
— Нет, я не шучу… У нас есть писатель, Стефан Жеромский… Очень известный…
И осекся. Проклятый замкнутый круг. Катя или Юрьев говорят просто: Тургенев, Чехов, Горький. И не должны ничего объяснять. Опять он сталкивается с тем, что когда-то в разговоре с Антонием определил: «польская замкнутость в пространстве». Что это? Форма изоляции? Судьба? Рок? Борьба за существование? Смысл жизни? Бессилие?
— Я читала его «Бездомных людей» и «Пепел», они переведены на русский. А вы, Ян Станиславович, как истинный польский националист, не верите, что русские просто, не преследуя никаких целей, могут знать и любить Мицкевича, Шопена, Жеромского?
Он не почувствовал, что она хочет задеть его. Их разговоры всегда были искренни и откровенны.
— Вот вы как меня! А я ведь хотел сказать вам, что вы мне напоминаете одну из героинь Жеромского, которая мне очень нравится.
На мостике появился Юрьев. По его хмурому лицу не трудно было догадаться, что он проиграл Петровскому. Хотя и всех убеждал, что относится к шахматным поединках как к пустому времяпрепровождению и не претендует, чтобы его считали хорошим шахматистом, а вот тем не менее каждое свое поражение переживает.
— Опять проиграл?! Думаю, пора мне сыграть с тобой партию. — Катя чуть передвинула кресло, чтобы солнце падало на лицо.
— До чего доводит эмансипация женщин! Мало им равноправия, так они еще хотят доказать свое превосходство. Странная вещь, когда я играл шахматными фигурками из хлеба — всегда выигрывал.
— Наверное, в камере были слабые партнеры.
— Я играл сам с собой, поскольку сидел в одиночке.
Чарнацкий давно обратил внимание, что Юрьев — человек сдержанный, не подверженный эмоциям. Он смотрел всегда в будущее. Как-то Юрьев сказал, что прошлое в определенных исторических условиях существует лишь для того, чтобы учиться на совершенных ошибках. Только в этом случае стоит к нему обращаться.