Белое и красное
Шрифт:
Появились заросли. Припекало солнце, он снял пиджак, закатал рукава рубашки. Шел и думал о Ирине. Интересно, каков из себя этот юнкер? Петр Поликарпович на седьмом небе от счастья.
Тропка чуть уводила от реки, он обошел заросли лозняка и не сразу разобрался, что происходило на берегу. Рыжий детина держал какого-то мужчину, выкрутив ему назад руки, а второй очищал карманы, «Сводят счеты, подонки», — решил Чарнацкий и хотел было пройти мимо. Но остановился, так как мужчина, которого обыскивали, был довольно прилично одет.
— Что вы делаете?
Услышав голос, тип, обшаривающий карманы, прервал свое занятие и посмотрел на
— А тебе-то что? Чеши своей дорогой…
Кажется, он предоставлял Чарнацкому возможность последовать совету адвоката и ни во что не вмешиваться.
— Ну, чего ждешь?
В голосе рыжего слышалась угроза. Это решило дальнейший ход событий. Чарнацкий свернул к реке. Смущало, что человек, на которого напали, не кричит, не зовет на помощь. И еще Ян заметил удивление на лице типа, который советовал ему чесать дальше. Однако удивление тотчас исчезло, когда тип выпрямился и не спеша двинулся навстречу. Чарнацкий смотрел на двоих у берега и не заметил, как в руках идущего на него парня появился нож. На солнце сверкнуло лезвие. «Крикнет или по-тихому бросится?» — размышлял Чарнацкий. На всякий случай перекинул пиджак в левую руку, стараясь сохранять спокойствие. Он понимал, что грабители не убегут. Место пустынное, и вряд ли появится кто-нибудь, чтобы спасти его.
Чарнацкий шел, спотыкаясь, щуря глаза, всем видом показывая полную свою беспомощность. Кажется, он усыпил бдительность бандита. Когда между ними расстояние сократилось до двух метров, Чарнацкий швырнул пиджак и прыгнул навстречу, тот инстинктивно увернулся от пиджака. Этого было достаточно, чтобы в следующее мгновение Чарнацкий прижал его к земле, схватив за запястье. Нож выпал. Рыжий не менее своего дружка был поражен случившимся. Он с силой пнул свою жертву, так, что тот покатился вниз с крутого берега, и бросился к Чарнацкому. Яну ничего не оставалось, как резко дернуть лежащего бандита за руку — тот дико взвыл от боли — и оттолкнуть от себя. Рыжий был без ножа. Чарнацкий схватил его, чуть приподнял и хотел уже было швырнуть в Ангару, но сдержался и поставил на ноги, сильно ударив по лицу. Рыжий отлетел и шмякнулся в кусты.
Все произошло мгновенно. Чарнацкий повернулся к упавшему типу, тот, не переставая скулить и держась за свисавшую плетью руку, сжался от страха.
— Что вы собираетесь с ними делать?
Это после нескольких неудачных попыток жертва нападения наконец-то выбралась наверх. Услышав хорошо знакомый акцент, Чарнацкий ответил по-польски:
— Отдаю в ваше распоряжение.
— О, опять соотечественник!
И прозвучало это отнюдь не радостно. Немало удивленный таким приветствием, Чарнацкий присмотрелся к незнакомцу. У того были живые, лихорадочно блестевшие глаза, но главное — поражала его страшная худоба. И землисто-серый цвет лица — тюремный, хотя ворота тюрем распахнулись в марте. Красная полоска на лбу, след глины, быстро подсыхающей на солнце, казалась свежим шрамом.
— Ловко вы с ними управились. Похоже, в этом деле у вас есть навык. Я бы сказал, если б это не звучало двусмысленно, профессиональный навык.
Лицо чахоточного соотечественника ничего не выражало, никаких эмоций. Он даже не поблагодарил за свое спасение, а кажется, с этого должен был начать.
— Почему вы не звали на помощь? Я ведь мог пройти мимо.
— И ничего бы не изменилось. Ну взяли бы у меня наличность — рубля два, не больше. Сумма невелика.
— Они
До чего дошел! Перед каким-то убогим и хилым соотечественником похваляется своим поступком, рисуется. Злясь на себя и на спасенного, он с трудом сдерживался, готовый опять накинуться на бандита, тот, словно чувствуя нутром опасность, постарался отползти подальше.
— Эти — обычное хулиганье. По их глазам я понял, что они еще не перешли черту… Ну а если не перешли, не станут же из-за нескольких рублей…
— Не перешли?
И Чарнацкий вдруг понял, что этот странный человек заинтересовал его. В конечном счете сколько раз он попадал в подобные ситуации, когда ему угрожали, и он должен был пускать в ход свою ловкость и силу, что, пожалуй, не стоило придавать значения случившемуся. Рыжий, отлетевший в кусты, пришел в себя, сел, тряхнул головой, потер скулу.
— Эти еще не убивали, — продолжал незнакомец. — Кто прошел через это, того сразу видно. Смотрите, убегает, негодяй!
Рыжий детина неожиданно для Чарнацкого, который старался не выпускать обоих бандитов из поля зрения, вскочил и бросился наутек через заросли лозняка.
— Смылся. А дружка бросил.
Незнакомец сказал это так, будто осуждал рыжего за его неблагородный поступок. Чарнацкого, около трех месяцев просидевшего с уголовниками, поведение рыжего не удивило.
Пострадавший вытащил платок, стер глину со лба, тщательно вытер руки и подошел к Чарнацкому.
— Мое имя Юзеф… Юзеф Лесевский, — и, как бы объясняя свою заминку, добавил: — Не привык пользоваться своей фамилией. Пытаюсь ее произнести, а на языке вертится подпольная кличка. Спасибо. Поражен вашей силой и, если говорить честно, немного завидую вам.
И хотя все поведение этого человека было не совсем объяснимо, Чарнацкого не переставала удивлять его сдержанность и полное отсутствие эмоций. Даже встречу с соотечественником воспринял как должное. Но позером Лесевский не был. Позеров Чарнацкий за версту видел.
— Ян Чарнацкий.
Они возвращались вместе. На обратном пути Лесевский то и дело незаметно оглядывался.
— Да вы не бойтесь. Сомневаюсь, чтобы им захотелось еще раз связаться с нами. Думаю, наши аргументы убедили их.
— С вами-то наверняка не захотят… Только дело не в них, от своих привычек никуда не денешься. Я еще не уяснил себе, что агенты охранки ходят без работы.
— Уж если вы такой конспиратор, почему, выйдя из тюрьмы, сидите в Иркутске? Многие уезжают в Петербург, в Москву, в Омск, наконец.
— А я вот по выходе из Александровского централа ничего лучшего не мог придумать, как заболеть. Революция открыла для меня ворота тюрьмы, а больница только и ждала, чтобы запереть меня там. К тому же в вашем Иркутске во всех больницах решетки на окнах. В результате я продвинулся к цели всего на сто километров. За четыре месяца, имея в виду российские просторы, это слишком мало.
Чарнацкий, сколько себя помнил, ни разу не болел. И то, что иные считали твердостью характера или самообладанием, проистекало от здоровья. Такие люди, как Лесевский, выдержавшие тюрьму, ссылку именно благодаря силе воли, внутреннему горению, нравились ему, в них он чувствовал напряженность, беспокойство, иногда даже стремление к самоуничтожению, то есть то, что его натуре было совершенно чуждо. Он восхищался такими людьми. Но до конца понять их не мог.