Беломорье
Шрифт:
Егорка не слышал, как кто-то поднялся наверх. Распахнулась дверь, и в комнату вошли исправник и трое полицейских. Не успел остолбеневший Егорка опомниться, как ему скрутили руки за спину. Сидевшая в соседней комнате Дарья так и повалилась замертво со стула. Настюшка в это время была у родителей.
Обыскав карманы арестованного, полицейские нашли там связку ключей. Внимательно посмотрев на ключи, исправник остановился на самом большом и самом маленьком, связанных один с другим.
— Что это за ключи? — прищурился фон-Бреверн, настороженно глядя на бледного Егорку.
У того от ужаса расширились глаза — вор держал
— От каких сундуков эти ключи? — осматривая комнату, переспросил фон-Бреверн.
Егорка молчал, бессознательно уставившись глазами на сундук, стоявший у изголовья кровати. Исправник уловил взгляд Егорки и тоже, в свою очередь, побледнел.
— Бакулин, станешь внизу у дверей, никого не пускать в дом, — от волнения голос фон-Бреверна задрожал. — Демьянчук и Завилин, отвести арестованною в половину Лукьяновой, обоих стеречь и не давать им переговариваться. Я сей час приду.
Как только полицейские вытащили отчаянно упиравшегося Егорку, фон-Бреверн шагнул к Дарье и, убедившись, что она в глубоком обмороке, подошел к сундуку. Раздался мелодичный звон — наивное предостережение от воров, ценимая особенность сундуков стародавней работы северодвинских мастеров. Под пахнущей нафталином меховой рухлядью был ларец, скованный из железа, со слюдяной прокладкой между полосками металла. Маленький ключик пришелся по замку.
Руки исправника погрузились внутрь ларца. Отобрав в кучке радужных кредиток шесть пачек сторублевок, он запихал их в карманы брюк, затем закрыл ларец и сундук на ключ.
Лицо фон-Бреверна порозовело, глаза подернулись пленкой — право, не так уж часто бывают такие удачи в жизни!
Долго в тот день не ложились спать жители селения. Кое-кто рассказывал тем, кто не видел отъезда начальства, как рассадили по дровням с закрученными назад руками Егорку и неистово вопившую Лукьяниху, а на третьих дровнях увезли в вырытом гробу труп Лукьянова.
Глава шестая
После неудачи в Кандалакше Двинской приехал в деревню Зашеек. Вскоре он почувствовал озноб… Хозяин избы предложил осушить косушку, но это не помогло. Ночь Двинской провел в полузабытье. Он понял, что серьезно заболел, и решил немедленно вернуться домой.
Домой он приехал совсем обессиленный. Софья вместе с ямщиком вывела его под руки из саней и сразу же уложила в кровать. К нему тотчас подбежала Верунька и по привычке ухватилась ручонкой за палец. Двинской хотел сказать, что его нельзя целовать, что он больной, и может быть, болезнь его заразна, но слабость сковала даже язык. Последнее, что запечатлелось в его памяти, — большие-большие, совсем круглые от испуга глаза Веруньки. Потом ее фигурка стала застилаться туманом. Все исчезло… и он провалился в бездну. Навсегда запомнилось томительное ощущение, что он все время куда-то падает, падает…
Неделю спустя началось выздоровление. Земский врач потчевал какой-то горько-соленой микстурой, теща поила отваром из не менее противных на вкус трав, а жена кормила сырыми яйцами, сметаной и сдобой, которую почему-то требовалось есть обязательно горячей.
Помогли ли лекарства или сказался запас сил молодости, по Двинской недолго провалялся в кровати.
За полмесяца
Нарушая запрет врача выходить на мороз, Александр Александрович отправился в музей. Он соскучился по этой светлой комнатке, разукрашенной всем, что только можно было собрать в Сумском Посаде без затраты больших средств. Двинской не был в своем «убежище от мирской докуки» целый месяц, и ему стало смешно, когда он почувствовал почти детскую радость, увидев аршинную модель шхуны на длинном столе, стул с протертой мягкой обивкой и чуть заметный слой пыли на синих папках гербария…
— Ну, здравствуй, здравствуй, тихое убежище, — проговорил он. — Сколько времени не виделись!
В его отсутствие музей топили редко, и в нем было холодно. Не снимая верхней одежды, Двинской сел на излюбленное место. На столе лежала коробка с сигарами — память о последнем заезде Александра Ивановича. Двинской не курил во время болезни, и теперь от крепкой ароматной сигары у него закружилась голова, Александр Александрович задумался, перебирая в памяти, что полезного сделал он в Сумском Посаде.
Два года назад написал в «Архангельские губернские ведомости» две корреспонденции о Сумском Посаде и о поморском побережье. Вместе с номерами газеты, в которых были опубликованы эти заметки, Двинской получил бумагу от правления общества по изучению местного края с предложением вступить в члены-соревнователи. Одновременно правление запрашивало, чем думает господин Двинской заняться, состоя в обществе? Александр Александрович ответил, что хочет организовать музей.
Год спустя два члена правления общества приехали в Сумский Посад и убедились, что даже без денег при желании можно сделать немало. Стопка гербариев, образцы горных пород, виды хвойных деревьев, чучела птиц, коллекции бабочек и жуков, связанные местным псаломщиком крохотные модели рыболовных сетей и ловушек, немало записей о бюджете рыбацких хозяйств, диаграммы по вылову рыбы на становищах — все это было заботливо собрано Двинским и занимало угол в его жилой комнате.
Правленцы сияли половину дома у одного крестьянина, открыв таким образом местный музей и основав тем самым филиал общества.
В числе немногих посетителей музея оказался и Александр Иванович. Вскоре он отправил из Архангельска в дар музею чучело головы лося, потом на его средства было сделано чучело тюленя и модели промысловых посудин. За все это он скоро прослыл в Архангельске покровителем науки и был избран в почетные члены общества, в числе которых значились губернатор, архиерей и самые крупные денежные тузы Севера. Это лестное избрание вполне оправдывало расходы, понесенные Александром Ивановичем.
Перед Двинским лежало пять писем Александра Ивановича. Штемпеля Архангельска и Петербурга показывали, где скупщик побывал за это время. Письма были лаконичны — ни одной лишней фразы, ни одного ненужного слова. Даже в столице, занятый хлопотами, Александр Иванович по-хозяйски заботился, чтобы Двинской не забыл о карте промыслов, поторопил бы псаломщика закончить модель судна норвежского тина и выражал надежду, что к его приезду показатели промыслов будут дополнены данными, полученными от рядовых рыбаков. «Заботливый хозяин, — усмехнулся Двинской, — даже в столице не забывает, что за каждый день платит мне по рублю».