Беломорье
Шрифт:
Софи искренне залюбовалась ладным парнем. Дрогнули уголки ее подкрашенных губ, и это усилило заметные морщинки отцветающего лица. Словно нечаянно положив руку на колено гостя, она почувствовала, как по нему пробежал трепет. Егорка ничего не ответил.
— Я очень много путешествовала, — продолжала Софи, — правда, по Европе, а не по этим заснеженным углам. Но я понимаю, что и они имеют свою прелесть. Расскажите мне про них и про себя! Я чувствую, мы будем друзьями!
Но о чем мог рассказывать парень, сидя вблизи зазывно улыбающейся барыни, которая не снимала руки с его колена?
Оставив Егорку с Софи, исправник ушел распорядиться насчет ужина. За столом водка постепенно разогнала молчаливость Егорки. Когда фон-Бреверн предложил багровому от выпитого вина Егорке покартежничать, тот с бывалым видом стал выкидывать на стол медяки и серебро. Выиграв у гостя сорок копеек, исправник прекратил игру, заявив, что надо ехать на следствие, но что утром он вновь будет дома и отправится с Егоркой к судовладельцу. Барыня пошла проводить исправника, но задержалась в дверях и, взглянув на Егорку, вдруг подмигнула ему совсем так, как это делала гулящая баба Саломанья. «Ой, барынька, — забилось у того сердце, — видать, и ты тоже стосковалась с барином?» Пока ее не было, Егорка вынул круглое зеркальце и торопливо расчесал упругие кольца волос. «Не сравняться барину со мной, он-то белобрысый, а я ровно жеребец вороной», — рассматривал Егорка свое румяное лицо с масляной поволокой в полупьяных глазах. — Не зря барынька с меня глаз но сводит…
— Ну, вот я опять в одиночестве, — вернулась Софи в комнату и направилась к дивану, — но вы будете хорошим, и мне не придется скучать? Когда вернется прислуга, она постелит вам… А пока дома никого нет, давайте болтать! Садитесь. Ну?
Она легла на диван и показала ему на место рядом с собой. Теперь Егорка чувствовал себя как на вечоре. Он сел, тесно прижимаясь к лежащей перед ним женщине. Барыня подвинулась к спинке дивана и с тихим смехом запустила руку в только что расчесанные Егоркины волосы…
В темной спальне Софи вдруг начала осыпать его пощечинами, угрожая обо всем рассказать мужу.
Обалдев от такой неожиданности, Егорка подобрал в сенях одежду, выкинутую ему вслед, кое-как оделся, плюхнулся в сани и погнал лошадь со двора.
На безлюдной улице смятение Егорки усилилась, превращаясь в безотчетный страх перед исправником. «Не такой свинье, как мне, в калашный ряд лезть», — изнывал парень, не понимая, чем он так сильно рассердил барыню.
Выехав из города, Егорка вдруг тоненько, по-бабьи, взвыл и повалился в сани: из пиджака исчезла пачка денег! Он припомнил, что пиджак был выкинут барынькой в сени вместе с прочей одеждой.
Егорка повернул лошадь назад. Но едва он подъехал к воротам и соскочил с саней, как перед ним вырос исправник.
— Ты опять здесь? — свистящим шепотом проговорил он. — Что тебе надо?
— Барии, — Егорка готов был повалиться на колени, — деньги… ведь тысяча!
Он по-мальчишески всхлипнул и, стянув шапку, обтер ею глаза.
— Что ты сделал? Да еще какую-то тысячу требуешь? Я украл у тебя, что ли?
В морозном воздухе раздалось «взж-жиг», и шашка, блеснув над самой головой Егорки, тоненько пропела где-то около уха и вновь свистнула у самой груди, словно грозя проткнуть его.
Егорка оторопело попятился к саням.
— Если, сукин сын, попадешься хоть раз на глаза, зарублю, как собаку… Понял? — фон-Бревери говорил очень тихо, но Егорке казалось, что голос исправника гремит на всю улицу. — Хочешь в остроге сгнить?
Сквозь заиндевевшие окна изб уже виднелись огненные зевы растапливаемых печей, когда у лукьяновского дома остановилась лошадь с тяжело опадающими боками. Распрягала ее перепуганная Настюшка. Сам Егорка разделся, бросился в кровать и только обалдело мычал на все расспросы встревоженных женщин.
Не находя себе покоя после потери тысячи. Егорка поехал к Двинскому. Со всеми подробностями, не упустив ни одной мелочи, рассказал он о своем горе Александру Александровичу.
— Фон-Бреверн не тебя первого обделал. Правда, в Питере, а не здесь. За такие штуки он и из гвардии вылетел… Барыня не жена ему, попросту панельная девка, шлюха, но только господская… Дело твое совсем безнадежное! Ухнули денежки, словно в печи сгорели.
Бледное лицо Егорки побелело до синевы. Порывисто дыша, словно после длительного бега, он вынул двадцатипятирублевую бумажку.
— Бери! Бери! А спасешь мои деньги, — зубы у Егорки стучали, — еще не пожалею! Вот ей-богу!
— Смекалист, брат, — Двинской подмигнул парню, с интересом наблюдая за его лицом, — за тысячу, конечно, не жалко полсотни отвалить? Да разве кто видел, как она у тебя деньги взяла? А может, и исправник сам вытащил их… Словом, пропал твой капитал, хозяин…
Слезы повисли на ресницах Егорки, но он попытался улыбнуться:
— Давай… хоть пополам!
«Вот яркий образец рыцаря наживы, — подумал Двинской, — вначале четвертную посулил, а теперь и пятисот не жалеет! Понимает, что лучше пятьсот потерять, да зато столько же назад вернуть. Ему хочется плакать, а он улыбается, чтобы не показать своей беспомощности. По таким типам можно хорошо душонку хищника изучить!
Егорка молчал, заискивающе поглядывая на всезнающего Доку.
Двинской поднялся со стула:
— Нет, Егор, не помощник я в твоем деле, грязное оно… Иди…
После ухода Егорки Александр Александрович закрыл дверь и задумался. Из оцепенения его вывел тревожный звон колокольчиков — мимо окон музея промчалась тройка исправника. В санях, втянув голову в бобровый воротник, сидел фон-Бреверн, а рядом с ним — закутанная в меха женщина. Позади них виднелись поставленные боком два чемодана, ярко-желтая фанерная коробка и кожаный баул.
«Ей-богу, исправник свою стерву куда-то сплавляет», удивился Двинской.
В самом деле, на добытую от Егорки тысячу фон-Бреверн избавлял себя от смертельно надоевшей ему Софи Блюмкорс.
В районе Сороки начинало заметно теплеть. Старики, хмуро поглядывая на своих домочадцев, все чаще и чаще вылезали из теплых изб на улицу, к чему-то присматривались, прислушивались, медленно бродили по склону речного берега и даже уходили в лес.