Беломорье
Шрифт:
Пройдет еще немного времени, и отовсюду по тысячеверстному древнему тракту Беломорья к далекой Коле потянутся пешие группы рыбаков, тащущих за собой саночки с поклажей.
Рыбацкую бедноту Беломорья из года в год закабалял стародавний обычай забора — получка у хозяина в счет будущего улова денег или продовольствия. Не вернув хозяину займа, рыбак не имел права уйти из его артели. Каждую осень, при дележе вырученной добычи, хозяин высчитывал из заработка покрученника его долг. Выдаваемого остатка многосемейному — плохо ли, хорошо ли — хватало только на три-четыре месяца. Еще не наступала весна, а уже нарастал забор, отрабатываемый последующим уловом. Из года в год тянулся обычай забора, благодаря чему промышленник обеспечивал себя одними и теми же рабочими руками.
8
Грумант — старинное название Шпицбергена.
У обшитого свежим тесом дома, по привычке все еще называемого лукьяновским, начал собираться народ. Покойный Лукьянов владел таким запасом ловецкого инвентаря, что Егорка мог кое-кого из хозяев оставить в этот год без ловцов.
Испытав на себе хозяйский гнет, Егорка не жалел давать взаймы наиболее опытным рыбакам. Один за другим переполошились хозяева, когда их лучшие рыбаки вдруг возвратили им долги, а сами начали крутиться в Егоркины ватаги. Рушился сговор — Егорка, как зубатка в океане, выхватывал у хозяев лучших корщиков, веселыциков и даже наиболее опытных на жив очников.
Месяц назад Егорка устроил гостьбу, чтобы отметить свой переезд в новый дом. Праздновать новоселье он замыслил лишь с богатеями, надеясь этим войти в их круг. Однако, кроме Мошева, кое-кого из его родни и предусмотрительного Сатинина, из хозяев никто не пошел к Цыгану. Запомнив обиду, Егорка начал «рвать» к себе из артелей своих обидчиков наиболее ценимых рыбаков.
В эти дни около дома Егорки царило оживление. Рыбаки входили и выходили, тут же под окнами сговаривались между собой и опять входили в дом. Детишки, отправляемые встревоженными хозяевами высмотреть, что делается у «окаянного разбойника», передавали, что «дяденька Цыган из карманов без счета деньги достает и в книжицу рыбаков записывает».
Промышленники знали, что старый Лукьянов за десятки лет накопил немало денег, которые всегда держал дома. Попробовали хозяева через своих жен воздействовать на Лукьяниху.
— Не мое это дело, не рабьего ума, — обидчиво поджимая губы, сухо отвечала она всем. — Егорушка не даст меня, вдову, в обиду… Башковитый он!
Решили хозяева собраться у Сатинина и в его доме договориться с Егоркой. Разузнав, в чем дело, Мошев тотчас отправился к зятю. Любо было дознавать гордому старику, что у его зятя богатеям пришлось просить сговору. Смеяться хотелось степенному Мошеву, глядя на перепуганного Федотова, когда тот жаловался:
— Подумай, Кузьма Степаныч, разбойник-то Егорка мово лучшего корщика закрутил! Разорить мое хозяйство хотит! Вот беда напала! Ты же тесть окаянному, а зять слухать должон тестя.
Старик застал Егорку переодевающимся в рубаху из атласа.
— Чего канареем таким рядишься, не на беседу, чай, ладишь, — строго заметил тесть. — Скидывай, скидывай! Сатинину с Федотовым твой форс нестрашон.
Егорка послушно стал снимать неуместный наряд.
— Вот что, Егорка, — любуясь мускулистой грудью и литыми плечами зятя, заговорил Мошев, — будут хозяева с тобой сговариваться, ты иди на мировую с ними. Помни: с волками жить — по-волчьи выть! Не ссорься. Одному тебе всех не побороть! Ведь с ними век коротать суждено.
Егорка не прекословил, зная, что Кузьма Степанович лучше понимает, как надо поступать. Переодеваясь, он послушно обещал пойти на мировую с богатыми земляками.
Мошев нарочно пошел к Сатинину без Егорки. Осторожному старику не хотелось давать богатеям повод думать о каком-либо сговоре с зятем. Поэтому Егорка отправился один, пробиваясь сквозь бешено налетавшие вихри предвесенней пурги.
Снег, сдуваемый ветром с дороги и крыш, вихрем крутился по улице. Он забивался за шиворот и жгучими иглами колол кожу лица. Горбясь и втягивая голову в поднятый воротник, Егорка шел, чуть покачиваясь от порывов вьюги. От волнения он не чувствовал едкого холода, особенно больно леденившего лоб и щеки. Радостен был Егорке этот путь. Бушуй непогода еще сильнее, Егорка все равно не заметил бы уколов снега. Думал ли когда-нибудь он, что самые богатые хозяева селения соберутся, чтобы договариваться с подзаборником. Почему-то сейчас, в эту злую непогоду, припоминалась тихая лунная ночь, когда он впервые взглянул с помоста своей избенки на лукьяновский дом, как на собственный. И он, Егорка, добился своего! Хозяева собрались и ждут его прихода. «Запугалисъ, чуют мою силу!» — шептал Егорка, и вдруг такая вспыхнула к богачам стародавняя, въевшаяся в кровь батрацкая ненависть, что он выругался вслух.
Но войдя в дом Сатинина, Егорка вдруг почувствовал трепет покрученника перед хозяевами.
— Егорушка, — проговорил кто-то тихо, — родной мой!
Это была Феклушка, батрачка Сатинина. Глядя на нее, но думая совсем о другом, Егорка не узнал своей недавней зазнобы. Девушка поняла это по-своему.
— Собравшись все вверху, Егор Богданыч, — чуть слышно пролепетала она, — хозяин приказал оболотку [9] с вас принять.
Егорка машинально разделся. Вступив на лестницу, он почувствовал, что у него немеют ноги, и остановился. «Чего мне бояться, я теперь такой же хозяин, — подбадривал он себя, — не я, а они меня боятся… Меня боятся! От меня зависят!» Это придало ему смелости, и, одеревенело передвигая ноги, Егорка стал подниматься по крутой лестнице. Прикрикнул бы кто-нибудь сейчас на него сверху, и Егорка, владелец двухэтажного дома, распоряжающийся двумя десятками рыбацких хозяйств, опрометью бросился бы вниз.
9
Оболотка — верхняя одежда (полушубок).
Когда Егорка вошел в горницу, на него пахнуло теплом и спертым воздухом, гул голосов стих, и лица повернулись в его сторону.
— Заходи, соколик, заходи! — тоненьким голоском закричал Сатинин. — Уж давно всем миром твою боярскую милость ждем.
Видя, что гость смутился, Федор Кузьмич насмешливо проговорил, подталкивая Егорку к столу:
— Ну, дружки, познакомимся с боярином Егором Богдановичем… — Егорка совсем растерялся, и поэтому старик досадливо ткнул его в бок. — За рученьку, за рученьку обойди поздоровкаться. Застыдился честной компании соколик, — насмешливо пояснил он гостям, — видать, что впервые к людям залетел крещеный.
Егорка с протянутой рукой по очереди подходил к сидящим. Не глядя на него, Федотов сунул руку наугад и потому попал Егорке под ложечку. Ружников, отец постоянного недруга Егорки, подавая руку, по-собачьи оскалился, словно собирался его укусить; его сосед Жилин, важно подняв голову, вздохнул и отвернулся, как бы говоря: «Как не стыдно, как не стыдно». Так, поздоровавшись по очереди со всеми, Егорка добрался до места, где сидел Сатинин.
— Ну вот, соколик, собрались мы вместях и тебя позвали по сурьезному делу, — с ласковой укоризной глядя на него, тотчас заговорил Сатинин. — Жпли мы до тебя тихо и мирно. Каждый другому жить не мешал и покрученников от соседа к себе не переманивал! — Федор Кузьмич погрозил Егорке беленькой ручкой. — Дал тебе бог долю хозяйством заняться, так уж ты…
Хозяева сидели, один Егорка стоял, и за столом не было свободного места. «Значит, как по-старому? — возмутился Егорка. — Значит, опять хозяевам сидеть, а мне казаком [10] перед ними стоять?» Сатинин продолжал что-то укоризненно говорить, но смысл его слов не доходил до Егорки. «Это я-то, у которого за семь тысяч капиталу, я стоять должон! Словно за четыре гривенника горб свой перед ними ломаю! — нарастала злоба у Егорки. — Да коль захочу, так всех рыбаков себе наймую…» Он взглянул на недружелюбно смотрящих на него мироедов, и теперь уже не страх, а злость охватила Егорку.
10
Казак — на языке помора, означает батрак.