Бельский: Опричник
Шрифт:
— Глупец. Нужен ты ей без Российской короны. Она нежна с тобой по воле отца своего, нарисовавшего ей заманчивую жизнь русской царицы, обольщенная богатейшим приданым, какое получит она от мужа-царя вместе с короной царицы. Она безмерно любит красавца-шляхтича, к которому благоволит канцлер Сапега и помолвка с которым уже приближалась, и только появление царевича, видом, воспитанностью и умением приласкать очень уступающего шляхтичу, все же расстроило решенное вроде бы дело.
Марина, верно, не вдруг уступила отцу, она сопротивлялась упрямо и довольно долго, но смутил ее брачный контракт, подписанный отцом и царевичем Дмитрием. Контракт ее ни к чему не обязывал. Помолвка помолвкой, а свадьба только после воцарения жениха на Российском престоле. А жених? В контракте так и записано: «А не женюсь — проклятство на себя даю». Эта клятва на нее очень повлияла, тем более, что к ней прилагалось головокружительное приданое. Дмитрий обязывался, став царем, выплатить Мнишеку миллион польских злотых из Московской казны на уплату долгов и переезд в Москву, что спасет отца от разорения и позорного суда; она же сама, как царица, получит в удел Великий Новгород и Псков со всеми меньшими городами и всеми землями, им подотчетными, на вечное владение. В контракте Дмитрий недвусмысленно отказывался полностью от своих царских прав и на старейшие города и на их пятины, передавая даже суд в ее руки, соглашаясь даже с тем, что в этих землях возникнут католические монастыри и костелы.
И это было не просто клятвенное обещание в контракте, им подписанным, оно еще подтверждалось тем, что помолвка состоится только после принятия женихом католического вероисповедания.
Прочитав не единожды брачный контракт, Марина Мнишек определила так: пусть Дмитрий слишком приземист и чрезмерно широк в плечах, пусть нос его похож на стоптанный башмак, пусть подле носа большие бородавки, пусть взгляд его тяжел, а руки его, когда он гладит ее ножку, жестки, как неоструганная доска, а когда берет ручку для поцелуя, словно обхватывает обручем, пусть Дмитрий уступает шляхтичу не только в пригожести, но и в манере держаться, в красоте речи, пусть, зато спасется отец от позорного суда, а она сама — царица российская да еще с вплетенными в ее корону двумя государствами: Новгородским и Псковским. В них найдется место для любимого шляхтича. Почетное и доходное. И он часто станет приезжать в Кремль, как ее управитель, она тоже будет нередко посещать свои вотчины, и они найдут время для любовных уединений.
Ну, а если Дмитрий не повенчается на царство, она, не нарушая никаких с ее стороны обязательств, повернется к нему спиной, и ее влекущие сейчас глаза станут холоднее льда.
Но вот так отчетливо мог все разложить по полочкам только посторонний человек, а не влюбленный до безумия, к тому же еще предвкушающий большую выгоду от помолвки для своего великого дела.
Богдан понял, что совершенно бессмысленно настаивать на своем, он лишь еще раз напомнил о главном:
— Царевич, если ты твердо решил бороться за свое кровное право, заруби себе на носу: ни наемники, ни шляхта не посадят тебя на престол, хотя я щедро снабжал тебя казной и продолжу снабжать, выделял солидную сумму для наемников и шляхты, но только поддержкой русских ратников, казаков и всего народа, всех сословий ты обретешь нужную силу и самою власть. К тебе перебежала уже пара десятков дворян, это — хороший знак. Жди теперь князей и бояр. Но если ты станешь их обижать высокомерием и пренебрежительностью к их нуждам, если наплевательски станешь относиться к обычаям и нравам русским, твое дело не будет стоить и понюшки табака. Сейчас же моими усилиями, усилиями моих помощников, каких я тебе уже назвал, тебя ждет юг Руси, тебя ждет Путивль, где ты обустроишь свой главный стан, твердо встав на Северской земле, чтобы оттуда шагнуть в Москву.
— Спасибо тебе, боярин. Век не забуду, — поблагодарил Бельского Дмитрий Иванович, но не вспыхнули радостью его глаза, не вдохновилось лицо, он, по всему было видно, остался верен мысли, что только Польша и Литва смогут одолеть Годунова и восстановить справедливость. Он не доверял ни русскому боярству, ни русской рати, ни всему русскому народу.
Очень недовольный остался Богдан состоявшимся разговором. Сделал горький вывод: ускользает царевич из-под его влияния. Заметно ускользает. Еще раз возникла мысль, не плюнуть ли на все, но он вновь одолел искушение.
«Грех великий изменить завету Грозного!»
Да и не случайно повторяемое «боярин» манило. Сбудется его жгучее желание получить боярский чин, если воцарится на троне его законный хозяин. Возможен чин и слуги ближнего.
Не менее расстроил Богдана и генеральный совет, как назвал его сандомирский воевода Юрий Мнишек, состоявшийся через несколько дней. Прибыли во дворец Мнишека его родственник кардинал Мациевский, краковский воевода Зебжидовский, доверенный литовского канцлера Льва Сапеги шляхтич Синявский (Бельский не знал, — что именно он любим Мариной), князь Руженевский, представитель шляхтичей Львовщины, да еще избранные делегатами от шляхтичей почти всех воеводств Польши. И что поразило Бельского, царевича не позвали на этот генеральный совет.
Впрочем, его отсутствие недоумение вызвало у многих, и тогда воевода Мнишек пояснил собравшимся:
— Зачем будущему государю слышать наши споры? Я оповещу его о принятом решении. Его место сейчас рядом с Мариной. Рядом с невестой своей.
И еще он объявил, открывая генеральный совет, что папский нунций Рангони будет сам присутствовать на таинстве принятия в лоно Католической церкви Дмитрия Ивановича, и торжество это намечено на воскресенье.
— Через неделю после этого — помолвка. Брачный контракт уже подписан, — огласил он с гордостью и, сделав паузу, подчеркивая важность сказанного, продолжил уже деловым тоном: — Приступаем к суетным делам. Послушаем в первую голову шляхтича Синявского. Он прочтет нам письмо Льва Сапеги.
Письмо короткое, и уполномоченный литовского канцлера прочитал его одним духом:
— Я обязусь собрать на свои средства две тысячи конных ратников, содержать их впоследствии на свое жалованье и на своем довольствии при условии, что будущий русский царь примет католичество.
— Примет, как я уже имел честь объявить вам, — твердо заявил Мнишек. — Вопрос решен окончательно и бесповоротно. Пусть канцлер готовит конников.
Встал князь Руженевский.
— Я самолично встану в строй с несколькими сотнями шляхтичей. Конных.
Собравшиеся вдохновились. Один за другим поднимались выборные от шляхтичей с твердыми заверениями.
Пан Хилецкий:
— Мне наказ такой: от нашего воеводства — тысяча всадников при полном оружии.
Пан Струсь:
— Шляхта нашего воеводства составила список желающих идти с царевичем на Москву. Больше тысячи. Конные и со своим оружием.
Богдан складывал в единое все обещания, и получалась весьма внушительная рать. Будто не за престолонаследие схватка, а добрая война с Россией. Это вызвало недоумение. Как и то, что шляхтичи говорили только о том, какие выгоды получат они, когда помогут претенденту на престол: о жалованиях, о землях в Московии, о льготах на торговлю всеми товарами с малой пошлиной или вовсе без нее и ни слова о том, как примут сами россияне Дмитрия Ивановича, поддержат ли его или поднимутся против — они верили только в свою силу, верили, что только этой силой удастся царевича привести в Кремль, а за это будут они достойно награждены.
Один из шляхтичей даже предложил:
— С русским царевичем стоит заключить клятвенный договор, где записать все до самой мелочи. И пусть он подпишется прилюдно. И поклянется.
— Такой договор будет, — сразу же, не дав продолжить разговор на эту тему, заявил Мнишек. — Он уже подготовлен. Осталось прочитать его Дмитрию Ивановичу и подписать. Содержание его я не стану разглашать. Он есть и останется тайным. Одно скажу: кто пойдет с царевичем, обижен не будет. Не будет обижена и Польша.
Вот это новость так новость! Что? Дмитрий Иванович не знает о подготовленном договоре? Или не захотел о нем рассказывать? Если не захотел — весьма печально. Стало быть, он уже полностью в руках Мнишека.
«А я снова окажусь обойденным, — возмущался Бельский. — Я, главный организатор этого великого дела!»
В какой-то мере он окажется правым в этом худшем предположении. О сути договора же он так и не узнает. Ни теперь, ни после, когда Дмитрий Иванович воцарится. Бельский лишь станет удивляться, отчего в управление Мнишеку отдается смоленская земля и сам Смоленск, неприступная крепость, каменные стены которой обильно обагрены кровью русских ратников и обывателей. Ему будут непонятными и другие действия государя российского, явно не в интересах Руси, и он с разочарованием поймет, что все его старания не привели к желаемому результату.