Белые витязи
Шрифт:
Доброй Ольге Фёдоровне даже жаль становилось этого маленького человека, в белом жилете и зелёном мундире, хмурого и задумчивого. Забыла она, что из-за него столько времени не видела Петра Николаевича, и только ждала, чтобы скорее всё кончилось.
Пришло известие, что армия станет квартирами во Франции, для умиротворения края. Мать ольвиопольского гусара штаб-ротмистра Воейкова получила от своего Володеньки письмо, что офицерам разрешено поехать домой.
Через неделю приехал Воейков. А Конькова всё не было. Тревога стала закрадываться в сердце Ольги Фёдоровны. Время было ехать в деревню, но она решилась остаться в городе, пока не приедет Коньков.
В июне приехал с визитом Воейков. Молодой гусар похорошел за это время отдыха. Штаб-ротмистрские жгуты были ему очень к лицу.
— Ну, как, Николая Петровича видали?
— Видел, только давно, — ответил Воейков, и облачко пробежало по его лицу, спустилось на лицо Ольги Фёдоровны, — спустилось, и вдруг сразу скрылось всё её веселье в мрачную тучу.
— А вы разве писем не получали от него? — в свою очередь спросил Воейков.
— Нет, он мне ничего не писал, — коротко ответила Ольга Фёдоровна.
— Ничего?!.. Видите ли, это не наверно, конечно, это только предположение... Отчаиваться тут нечего. Ещё, может, и неправда!
Но Ольга Фёдоровна поняла всё. Румянец сбежал с её щёк, глаза потухли, и она вся как-то опустилась.
— Говорите всё, что вы знаете, — твёрдым, глухим голосом сказала она.
— Последний раз мы с ним были в поиске князя Кудашева. Потом я его не видел. Спрашивал атаманцев в Париже, говорят, что уехал ещё в феврале на разведку за Рейн и пропал. Две сотни шарили целую неделю кругом. Осмотрели всю окрестность на семьдесят пять вёрст, а его не нашли.
— Быть может, он у Платова? — ещё тише спросила Ольга Фёдоровна.
— Нет, при Платове его нет.
— Нет? Наверно нет?
— Нет.
Последняя надежда лопнула.
— Значит, он... убит?
— Да...
Тихо стало. Слышно, как муха летит. Ольга Фёдоровна была бледна как полотно: в лице ни кровинки.
Она медленно, широко, по православному перекрестилась и тихо сказала:
— Да будет воля Господня!
Потом встала и вышла.
Грустный сидел Воейков один, не зная, ожидать ли ему кузину или уйти. Прошло с полчаса. Дверь медленно открылась, и на пороге показалась Ольга Фёдоровна. Это уже была не та весёлая, приветливая барышня — это была женщина, перенёсшая тяжёлое испытание.
— Простите, Владимир Константинович, что я вас покинула. Мне надо было оправиться. Было тяжело. Ведь я его так любила.
— Не смею более задерживать, — начал было Воейков.
— Нет, напротив, мне легче с вами, вы его так хорошо знали. Расскажите мне всё, всё про него, без утайки...
Воейков начал откровенно рассказывать, как он влюбился было за храбрость и за геройство в Петра Николаевича, как его поразила мнимая жестокость, как он убедился в своей
— Ах, его нужно было очень хорошо знать, чтобы понимать, — воскликнула Ольга Фёдоровна.
— Он нарочно рисовался своей жестокостью и стыдился добрых дел.
— Он был истинный герой!
— Таких людей мало, — вымолвил Воейков.
Ольга Фёдоровна благодарно взглянула на гусара, и опять мысли её побежали своим черёдом.
— И его тела не нашли?
— Нет, не нашли.
— Значит, он нигде не похоронен?
— Нет, нигде.
— А крестьян опрашивали?
— Да.
— И никто ничего не знает?
— Никто не слыхал.
— Я поеду туда.
— Поздно. Помилуйте, это было в феврале. Теперь июль. Размен пленных был — он не вернулся.
— Его могли забыть.
— Человек не иголка, его не забудешь. Он сам о себе напомнит.
— Правда.
Снова молчание. Воейков неловко встаёт и гремит саблей по полу.
— Непременно приходите и рассказывайте мне про него всё, что вспомните, много, много.
— Слушаю-с...
Только к вечеру заплакала Ольга Фёдоровна и проплакала и прорыдала всю ночь.
А утром так же, как и всегда, поливала она из длинной лейки цветы, ходила с Аннушкой на рынок, читала книги, смотрела за обедом. Только весёлая песенка не раздавалась по комнатам и улыбка навсегда куда-то исчезла.
XXX
...Молода жена плачет — как роса падёт:
Красно солнышко взойдёт, росу высушит!
Прошло полгода. Сердечная рана заживала медленно. Лето, проведённое в деревне, по соседству от Воейкова, только что женившегося на хорошенькой Наташе Песковатской, ухаживание и утешение молодых, необыкновенное внимание со стороны старика отца, незаметно делали своё дело. Слабый румянец опять покрыл щёки, только улыбка всё ещё не появлялась. Воейковы делали всё, что можно, чтобы развлечь молодую девушку. Предпринимались катания на тройках, верховая езда, далёкие прогулки пешком; молодой гусар с увлечением рассказывал про походы, про «Пидру Микулича», про казаков и их подвиги, и в сердце Ольги вырастало что-то светлое, идеальное. Настоящий Коньков теперь, пожалуй, её и не удовлетворил бы, — такой чистый и высокий образ создало её воображение.
В январе 1815 года и Воейковы и Клингель вернулись в Петербург. В первое же воскресенье, когда Ольга Фёдоровна только что пришла из церкви, раздался в квартире звонок, и девушка, войдя, доложила: «Оскар Рейхман». Густой румянец покрыл лицо Ольги Фёдоровны, и она тихо сказала: «Проси».
Пять лет тому назад ей, восемнадцатилетней девушке, сделал предложение Оскар Рейхман, известный доктор. Она не ответила тогда ни «да», ни «нет». «Нет» она сказала бы потому, что была совершенно равнодушна к нему. Он был на десять лет старше её, был серьёзен, умён; Ольга Фёдоровна его уважала и боялась, но сердце её молчало. Она могла бы быть примерной женой, она ни разу не изменила бы, но и сердце её не билось бы никогда от сознания близости к Оскару. «Да» она ответила бы потому, что вообще он ей не был противен, нравился даже, был богат и всеми уважаем, наконец, это был такой идеально честный человек, с высокими гуманными воззрениями, что за одну его честность и благородство к нему можно было привязаться.