Белые волки Перуна
Шрифт:
– Хотел было сам сегодня сообщить эту весть Ладомиру да припозднился в Берестове.
– А разве воевода в Киеве?
– удивился Хабар.
– Сегодня по утру прибыл. Вызвал его Великий князь.
Изяслав поклонился четырем углам, простился с боярами, обнял мать и отбыл с родительского подворья, оставив хозяина и гостя наедине обсуждать неожиданные вести.
– Как хочешь, боярин, - протянул Хабар, глядя вслед Изяславу слегка осоловевшими глазами, - а старший твой не прост. И уж поверь моему слову, недалёк тот день, когда он будет первым ближником при князе.
Ставр
– Ну, это ты зря, - запротестовал Хабар.
– Разве стал бы князь держать подле себя глупца и дарить землями? Нет, боярин, умён твой Изяслав, только другим умом, что на обычаи не оглядывается. Вот этим он и дорог Владимиру. Среди старшины таких мало. А в одном ты прав - ныне не то, что ранее. И дальше жди перемен. Сердцем чую, готовит что-то Великий князь, а Добрыня только ухмыляется на мои вопросы, но как-то не слишком уверено, словно и сам ждёт от сестричада невесть чего.
Боярин Ставр особых перемен не чувствовал, а может, просто глаз перестал различать идущие от князя новшества. Боярин Путна как-то тоже намекал Ставру на перемены, а он над ним только посмеялся. Вот и про Изяслава Хабар-то сразу углядел, а Ставр своим не куцым вроде бы умом определил старшего сына в неудачники. Может прав Хабар и ныне нужен совсем иной ум?
Глава 7
Княжья милость
Для Ладомира вторая его жена, Людмила, так и осталась загадкой. Возможно, причиной этому были их редкие встречи, ибо Плешанский воевода в Киеве был не частым гостем. Любила его Людмила по ночам жарко, а потом вроде как пугалась своей страстности и на людях вела себя сдержано. И даже рождение сына, малого Ладомира, ничего не изменило в их отношениях. И в этот раз вошла она в ложницу со смущением, словно в первый раз, глаз не поднимая, но услужила с такой охотою, что сама едва не задохнулась от страсти.
– Это грех большой, - сказала она немного погодя, отворачивая от него лицо.
– В чём грех-то, - удивился Ладомир, - коли ты моя жена и мать моего сына? Да и твой бог велит ближнего любить, а кто тебе ближе, чем муж?
Сказал эти слова с усмешкой, думая раззадорить женщину, но та лишь тяжело вздохнула. Ладомиру нравилась Людмила, хотя и не молоденькая она уже, пятерых родила и раздобрела телом.
– Почему ты спас Всеволодовых детей?
– Это тебе Мечислав рассказал?
– Нет, Забава.
– Вила радимицкая, - Ладомир засмеялся и потянулся к чарке с питьем.
– Надо её приткнуть к хорошему боку, пока она Мечиславу не закружила голову.
– Да она ведь и непраздна, - забеспокоилась Людмила.
– Куцаевым семенем, - подтвердил Ладомир.
– Но надо, чтобы за неё Великий князь замолвил слово, иначе затопчут жёнку.
– А какая тебе в ней корысть?
– скосила в сторону мужа глаза Людмила.
– Помогаю ближним, - усмехнулся Ладомир.
– До дальних пока руки не доходят. А эта всё вертится и вертится вокруг меня.
– Кровавому богу служишь, а душу хочешь сохранить чистой?
Ладомиру слова жены не понравились, он взял её за подбородок и резко развернул глазами к себе.
– Это мой бог, Людмила, а твоего я не срамлю.
– Почему тогда детей малых не отдал своему богу, то-то была бы служба, - Людмила так глянула из-под насупленных бровей на Ладомира, что ему стало не по себе.
– Не отдал потому, что Перун не принял этой жертвы, - хмуро бросил он, откидываясь на спину.
– И Бирюч не простил бы мне, если за его смерть я взял бы виру кровью малых детей.
Кудесник Вадим недоволен Ладомиром, это ясно и без Бакуниных слов. Никогда ещё не видел воевода у первого ближника Перуна таких ненавидящих глаз. А о содеянном всё равно не жалел. Не верил, что Ударяющему богу детские слёзы на пользу, а уж детские жизни тем более. Не может бог пить людскую кровь без разбора. Страхом хотят утвердить волхвы своего бога на радимицких землях, оттого и требуют человеческих жертв. Да только человек только страхом не живёт, а любить из страха вовсе не заставишь. А какое служение богу без любви к нему?
– Если меня убьют, то тебе будет больно?
– спросил Ладомир жену и сам не понял, зачем спросил.
– Будет, - отозвалась она тихо.
– Мечислав как-то рассказывал, что у печальников греческого бога своя страна Вырай, куда не пускают печальников других богов. Это правда?
– Правда.
– Выходит, после смерти нам с тобой уже не быть рядом. Так надо хоть сейчас всё взять сполна.
Крепилась Людмила, крепилась, а всё же поплыла от ласк Ладомира. И лицо у неё изменилось, поразительно мягким и любящим оно стало, а строгость и неприступность ушли, казалось, безвозвратно.
– Гореть тебе в аду, Ладомир, - Людмила смахнула слезу со щеки.
– И мне вместе с тобой.
– Это как, в аду?
– не понял он.
– Вечные муки нас ждут.
– Неправ он, твой бог, - Ладомир осторожно провёл ладонью по её лицу.
– Или волхвы неправильно его волю истолковали, что тоже бывает. Я по правде живу, Людмила, по обычаям дединым, и взыску не может с меня быть после смерти. А с тебя и подавно. Коли твой бог добр и справедлив, то он поймёт тебя.
А по утру был зван Ладомир к Великому князю. По лицу принёсшего весть мечника трудно было понять, гневен Владимир на Плешанского воеводу или решил приветить добрым словом. Гневаться князю на Ладомира вроде бы не за что, но это если рассудить по здравому смыслу, а если с глупа да в горячке, то можно и подобранное кем-нибудь гнилое лыко вставить в строку.
Людмила была встревожена княжьим зовом, но проводила до ворот молча, чтобы не сглазить глупым словом трудную встречу. А у открытых ворот Пятеря уже держал в готовности гнедого жеребца. Конь-то хорош, на таком не то что воеводе, но и князю проехать по улицам стольного града не стыдно. Из под боярина Гюряты взял этого коня Ладомир, а бывшему его хозяину повезло хотя бы в том, что убит он был в бою, а не у жертвенного камня. И значит, прямая дорога ему в страну Вырай, без Перунова спроса за свершенные на нашей земле худые дела.